Опьяненные страстью
Шрифт:
Мадлен слабо пожала плечами:
– Об этом я не подумала, месье. Ну что же, поступайте, как вам будет угодно.
– Вот как? – Он придвинулся ближе, затмевая даже ночную темноту. – Напрасно, сестра, – прошептал он на ухо Мадлен, – ты и сама не понимаешь, какое опасное предложение сделала мне.
Он почувствовал, как Мадлен судорожно вздохнула, и понял, что к ее страху не примешивается чувство вины.
– Предупреждаю, месье, я буду кусаться и кричать и не доставлю вам никакого удовольствия. Приберегите свой пыл для другого случая.
Себастьян громко расхохотался, удивив не только Мадлен,
Себастьян отпустил ее.
– Повторите еще раз, кто вы такая. Если вы солгали, я все равно узнаю: сестры Фокан мне хорошо знакомы.
Он с любопытством пронаблюдал, как пальцы Мадлен сложились на крестике, словно цветочные лепестки.
– Клянусь, месье, я – Мадлен Фокан.
– Мадлен? – Это имя Себастьян слышал впервые, но почему-то был склонен поверить девушке. – Ладно, я поверю тебе, детка.
Он вышел из переулка и протянул Мадлен взятый у нее лист бумаги.
– Ты не ошиблась адресом, но в таком случае… – Мысленно он продолжил фразу: если сестры Фокан действительно поселились здесь, значит, в их жизни произошло немало перемен. – А теперь иди. Я подожду здесь, пока тебя не впустят в дом.
– Merci, monsieur. – С легкостью бабочки она вдруг коснулась его рукава. Себастьян так и не понял, умышленное это прикосновение или случайное. – Месье…
– Что, сестра?
– Вы очень дурной человек.
– Знаю.
– Но не настолько, как вам кажется!
Засмеявшись, она вскинула голову грациозным движением, и Себастьян впервые взглянул ей в глаза. Казалось, взгляд Мадлен проник в его душу.
Какие глаза! Глубокие, как летняя тень, яркие, как море под луной. Их нельзя было назвать просто черными или карими – в их глубине мерцали темно-синие искры, отражение звездной ночи.
Себастьян покачал головой. Наверняка это очередная шутка приступа, уверял он себя. Не может быть, чтобы эта девочка сумела заглянуть к нему в душу.
Смущенный собственной трусостью, он огляделся. Окружающий мир изменился в мгновение ока. Оказалось, что он стоит не на Куин-Энн-гейт, а в тени Уайтхолла. На другом берегу Темзы небо начинало розоветь, слышался бой Биг-Бена. Чертыхнувшись, Себастьян понял, что его «мыслительный шторм» миновал, лишив его, как это часто бывало, даже чувства времени. Часы пролетели, как несколько секунд.
Подозвав извозчика, он забрался в экипаж и рассмеялся от неожиданной мысли: после нескольких поколений распутниц женщины рода Фокан наконец-то произвели на свет монахиню, притом на редкость хорошенькую.
«Себастьян, – мысленно упрекнул он себя с юмором, смешанным с безысходным отчаянием, – ты добром не кончишь!»
Глава 4
– Так ты не принимала пострижение? – уже в который раз спросила Жюстина.
– Нет, – терпеливо ответила Мадлен. – Монашеское облачение служило мне защитой.
– Вот видишь! Я же говорила. – Анриетта укоризненно взглянула на сестру. – Это просто комедия. Маскарад.
Мадлен вежливо улыбнулась тетушкам. При виде этих живых реликвий прежней жизни она была готова поверить, что якобинский террор ей привиделся
– А где мама?
Сестры ее матери обменялись многозначительными взглядами, и Анриетта коротко сообщила:
– Ее здесь нет.
– Нет? – Мадлен растерялась. – С ней… что-то случилось?
– Разумеется, нет. – Анриетта окинула племянницу раздраженным взглядом. – Что может случиться с Ундиной?
Мадлен подавила горькое разочарование при мысли, что встреча с матерью отодвигается на неопределенное время.
– Она живет у своего мужа-англичанина?
– Увы, англичанин Ундины мертв, – сказала Жюстина.
– Мертв?! – Мадлен ахнула. – Бедная мама! Почему же она не поделилась горем со мной? Должно быть, она так страдает!
– Она скорбит об утрате отнюдь не в одиночестве, – еле слышно пробормотала Анриетта. – У тебя нет никаких причин огорчаться. Твоя мама очень жалела, что не сможет дождаться твоего прибытия, но мы пообещали заботиться о тебе до тех пор, пока она не вернется. Правда, Жюстина?
– Конечно, – подхватила Жюстина, но было ясно, что ее занимают другие мысли. – Все мы нуждаемся в защите. Мы так беспомощны!
Глядя на теток, Мадлен охотно верила им. Даже оранжерейные орхидеи показались бы менее хрупкими и уязвимыми, чем эти создания, совершенно не умеющие позаботиться о себе.
Столь же плачевное впечатление производила и перепуганная женщина, которая открыла дверь и принесла чай. Это навело Мадлен на новую мысль:
– Вы ждали гостей?
– Гостей? – Жюстина улыбнулась. – Нет. Впрочем, время от времени мы позволяем себе невинные развлечения.
Мадлен украдкой оглядела гостиную. Тесная комнатка была до отказа набита изящной и дорогой мебелью минувшего века. На деревянных канапе и креслах поблескивали остатки позолоты. Изысканные фарфоровые безделушки теснились там и сям рядом с серебряными подсвечниками и мраморными бюстиками. Турецкие ковры полностью скрывали пол, картины висели на стенах вплотную, одна к другой. Но бархатные портьеры на окнах были донельзя запыленными и испачканными. В темных углах гостиной, куда не проникал свет, висела паутина, над камином отклеились обои, обнажив кирпичную кладку. Большую часть своей жизни Мадлен провела в скромной келье, по сравнению с которой эта гостиная казалась роскошным салоном. Но пренебрежение тетушек к грязи вызвало у нее отвращение.
– Мама жила здесь, с вами? По ее описаниям ваш особняк показался мне… более просторным.
– В особняке твоей мамы начался ремонт. – Анриетта жеманным жестом поднесла руку ко лбу. – Столько стука, суеты, шума, топота ног! Это было невыносимо! Нам пришлось временно искать прибежища здесь.
Мадлен сморщила носик:
– Но здесь так грязно и сыро…
Анриетта недовольно прищурилась, хотя была готова согласиться с каждым словом племянницы.
– Ты выросла такой неженкой? Боишься сырости?