Опыт конкретной философии

Марсель Габриэль

Когда я заявляю: я принадлежу тебе, значит ли это, что я совер­шаю акт абсолютного отречения? Что я изменяю себе как существу мыслящему и имеющему волю? И какова будет моя последующая реакция на предполагаемое подчинение? Если на него я был не толь­ко согласен, но и желал его, то нет никакого смысла в том, чтобы я восставал против него, когда оно состоится. Все зависит от моей по­зиции в акте самоотдачи. К несчастью, есть все основания думать, что эта позиция не может быть четко определена в приведенном слу­чае, так как невозможно узнать, что скрывает в себе подобное по сути своей эротическое увлечение, — существует ведь коллективный эро­тизм.

Нам нет нужды напоминать здесь,

что в той степени, в какой я позволяю обращаться с собой, как с вещью, я сам делаю из себя вещь, и можно спросить поэтому, не предаю ли я тем самым себя сам.

Эти рассуждения приводят нас к необходимости определить про­блему, которая лежит в основе всех размышлений такого рода и кото­рую можно сформулировать следующим образом: что значит при­надлежать и могу ли я в действительности располагать собой тогда, когда я себе не принадлежу?

Если мы сошлемся на предварительные замечания, от которых отправлялись, спрашивая себя, что означает для объекта принадле­жать кому-либо, то тотчас признаем чрезвычайную сложность воз­никшего перед нами вопроса.

a) Могу ли я в какой-либо степени относиться к себе как к объек­ту, принадлежащему субъекту, которым был бы я сам? Каким было бы отношение, связывающее это «я» и это «я сам»?

b) Если эта объективация неосуществима или, говоря точнее, если она превращает меня в то, что я не есть, то может ли существовать отношение, передающееся термином «принадлежать»?

c) В любом случае необходимо выяснить, что я хочу сказать, ког­да утверждаю, не точно передавая свою мысль, что я принадлежу себе; может быть, нам здесь будет полезно совершить подстановку и вместо термина «принадлежать» использовать выражение «быть или не быть для себя самого». Фундаментальная проблема состоит в оп­ределении конкретного отношения, которое связывает меня со мной

2 - 10982

33

самим, или, глубже, в определении того, должна ли быть трансцен-дирована сама идея подобного отношения.

Если термин «объект» взята его узком значении, если мы подра­зумеваем под ним вещь, которой кто-либо обладает, которая может составлять часть какого-либо собрания, то совершенно ясно, что от­вет на первый вопрос должен быть отрицательным, с теми отговор­ками, которые я сейчас приведу. Кроме того, «я» является отрицани­ем объективности; итак, к «я» в данном случае должно было бы быть здесь такое же отношение, как к «он», что лишено смысла в данном аспекте анализа проблемы.

Тем не менее невозможно ограничиться простым отказом от раз­бирательства сути дела. Не может ли выражение «я принадлежу себе» быть понято только при условии строгой персонификации отноше­ния, лежащего в его основе, то есть не может ли это выражение быть интерпретировано следующим образом: я беру себя под свой надзор, я опекаю себя? Интересно будет отметить, что этим самым внутри ситуации «я себе принадлежу» воспроизводится ряд, совершенно симметричный тому, который развертывался перед нами, когда мы анализировали комплекс «ты мне принадлежишь».

В конце концов, я мог бы располагать собой как вещью, от которой хотят освободиться, что происходит в случае самоубийства. Но подоб­ное невозможно обнаружить в самой жизни, кроме того случая, когда она старается подражать смерти (например, в полной продажности).

Если под я принадлежу себе понимать я ответствен за себя — а такая идентификация осуществляется не без некоторого смещения мысли, — то я вынужден сделать вывод, что все это происходит так, как если бы я был раздвоен, как если бы я, например, предстал одно­временно и старше и моложе себя самого (в данном случае я могу пред­ставить себе двух братьев-сирот, один из которых опекает другого).

Отметим,

что в этом отношении мы находим абсолютную сходи­мость или даже совпадение следующих ситуаций:

я принадлежу тебе;

ты принадлежишь мне;

я принадлежу себе.

Стабильное равновесие здесь осуществляется в той мере:

1) в какой различие между младшим и старшим действительно, то есть поскольку старший обладает авторитетом;

2) в какой этот авторитет признан младшим.

1)Если вообразить некое существо, полностью отдавшееся во власть своих импульсов и капризов и живущее только одним мгнове­нием, то, как кажется, можно применить это различие только теоре­тически и номинально. Может случиться и так — и это потребует анализа, — что данная ситуация имеет в своей основе крайний слу­чай, находящийся на границе человеческого вообще, а именно когда мы имеем дело с существом, лишенным всякого сознания. Может быть, мы проникаем здесь в глубочайшую суть сознания и, возмож­

34

но, обнаружим, каким образом происходит соединение его психоло­гической и моральной сторон.

2) Мы могли бы, с другой стороны, и без всякого труда предста­вить себе существо, которое обладает в достаточной степени мораль­ным сознанием, но которое отвергает эти утверждения, отказывая им в праве служить основанием для приказа или запрета.

Как редкий случай можно представить, что у анархиста в его наи­более чистом варианте — предположим, что такой существует, — высказывание «я принадлежу себе» может быть брошено как вызов в лицо сознанию, выступающему для него глашатаем ненавидимого им общества. Было бы интересно понять, в какой мере заключения моего предыдущего анализа приложимы к этому крайнему случаю.

По-видимому, эта формула, высказанная анархистом, носит иск­лючительно негативный характер; она означает: я не принадлежу никому, и никакое сообщество не имеет ни малейшего права на меня. Здесь ска­зать «я» означает на самом деле сказать «никто другой»; содержание «я» определяется только через это отрицание и никаким другим образом.

Теперь весь вопрос состоит в том, способно ли это чисто полеми­ческое утверждение, имеющее форму вызова, эффективно направлять жизнь и поведение человека. Очевидно, что нет. Волей или неволей этот анархист вынужден будет столкнуться с определенными ценнос­тями, причем с одними он будет считаться, другие отвергнет, но толь­ко во имя каких-то третьих, более или менее неявных ценностей. Эти ценности, какими бы они ни были, не могут совпадать с принципом исключения, или чистого отторжения, к чему, как кажется, свелось его «я». Отсюда тот заключающийся в самой его мысли парадокс, ко­торый не может быть разрешен, поскольку он даже не опознан.

Кроме того, это рассуждение раскрывает нам, что если анархист отказывается подчиниться какому-либо индивиду или коллективу, то потому, что боится уронить себя в своих глазах. Ибо он относится к себе одновременно и как к верующему, и как к божеству В основе последовательного анархизма мы обнаруживаем чаще всего не отда­ющее себе отчета самообожествление.

Нет сомнения, однако, что эта простая и ясная формула недоста­точно адекватно передает мысль; необходимо разбить ее, как яйцо, очистить от скорлупы, чтобы добраться до сердцевины анархистского утверждения; в сущности, оно могло бы быть сформулировано следу­ющим образом: теперь и в любых обстоятельствах я предпочитаю делать то, что мне нравится. Мы видим здесь вызов или провока­цию, о которых мы только что говорили, но в этом объяснении можно обнаружить и еще кое-что. Нужно со всей тщательностью определить, что в данном утверждении обозначено и что в нем явно отсутствует.