Опыт нелюбви

Берсенева Анна

– Ты плавал с акулами? – с ужасом спросила Кира.

– Почти нет. Ни черта мне не хотелось. Приехал – а зачем? Сидел на берегу на мраморных глыбах и злился на свое театральное бегство.

– А почему на берегу мраморные глыбы? – снова спросила Кира.

Ей хотелось отвлечь его от мрачных мыслей. Но еще и просто было интересно слушать, как он рассказывает

про остров Гальвестон.

– Там ураган был сто лет назад. То есть там каждый год ураганы, но тот был особенный. Дома почти не уцелели, даже мраморные, а из тридцати тысяч населения спаслось шесть.

– Шесть тысяч?

– Шесть человек. На лодке как-то выплыли, что ли. Потом пришли в Конгресс и сказали: мы живы, а все погибли, потому что Президент не поверил, что такой ураган возможен. На этом карьера Президента была окончена.

Кира слушала, открыв рот. Все-таки самообладание у него необыкновенное. Она бы повесилась, наверное, если бы то, что он, про себя выслушала. А он про остров Гальвестон рассказывает так, что заслушаешься.

Она посмотрела на Федора с восхищением.

– Что ты? – спросил он.

– Ничего, Царь ты мой прекрасный, – сказала Кира. – Я тебя слушаю.

– Да что тут слушать? – усмехнулся он. И добавил, помолчав: – Ведь я не изменюсь, Кира. Какой был, такой всегда и буду. Как день ненастный.

– Ну и что? – не поняла она.

– Это сильно меня сдерживает в моем порыве к тебе.

– Федька! – рассмеялась она. – А я-то думаю: наверное, я совершенно не соблазнительная. Может, думаю, золотой пудрой все-таки напудриться? А то лежу перед ним голая, а он хоть бы глянул на меня с вожделением!

– Ну, Кира!

Он как-то мгновенно повернулся, лег – не лег, а упал рядом с ней на кровать, обнял ее. Все это получилось у него одним большим движением. Огромным движением. Наверное, таким был ураган на острове Гальвестон, который снес мраморные глыбы.

Но в том движении, которым Федор прижал Киру к себе, не было ничего разрушительного – при всей его мгновенной силе. Она устремилась в нее, эта сила, его сила, и Кира

почувствовала, что она взрывает ее изнутри сразу, огнем вспыхивает у нее в глазах и во всем ее теле.

Она вскрикнула, прижала губы к его груди, потому что крик, рвущийся у нее изнутри, казался ей слишком громким даже для здешних стен.

И все время, пока он целовал и ласкал ее, пока вздрагивал у нее внутри, она вжималась губами в его грудь, чтобы крик был хотя бы стоном.

Когда Кира наконец отняла губы, на груди у Федора алело пятно.

– Больно? – спросила она, коснувшись пятна пальцем.

– Что?

– А вот. Пятно.

– Не больно. – Он улыбнулся, не открывая глаз. – Мы его запудрим золотой пудрой.

– Федь… – Она помедлила, но все-таки спросила. Нечестно было бы не спросить, и она не могла. – А Тихон… он тебя не пугает?

– Не пугает. – Федор открыл глаза, посмотрел на нее. – Меня ничто твое не пугает. Только отсутствие в себе некоторых существенных достоинств.

– Для кого существенных?

– Например, для тебя.

– Мне, Федор Ильич, все твои достоинства известны, – засмеялась Кира. – Ты забыл, что ли, что мы с тобой сто лет друг друга знаем?

– Забыл. – Он вдруг сел. Так неожиданно, что Кира, лежащая у него на плече, чуть с кровати не свалилась. – Кира, я же вот именно все забыл! Или это как-то иначе надо называть, по-другому как-то? Ты совсем другая, новая, хотя ты своя насквозь, именно насквозь, не красней, пожалуйста, ты развратная, и можешь этого не стесняться.

– Я не стесняюсь. – Она снова придвинулась к нему, снова положила голову ему на плечо. – Царь…

– Что?

– Но ведь это так и должно быть, а? Мир устроен иначе, чем мы думали.

Он помолчал, потом улыбнулся. Она поняла, что он вспомнил ту запись в Тишкиной тетрадке.

Она правильно поняла. Федор прижал ее к себе очень сильно и проговорил прямо ей в висок:

– Да. Мир устроен иначе. И это хорошо. И это относится ко всему.