Опыт современной философии познания
Шрифт:
Следующий пример касается представлений о строении материи и о самой маленькой частице всего сущего. Как известно, по этому поводу высказывался Демокрит, который ввел понятие атом, что означает по-гречески «неделимый» (т. е. не поддающийся дальнейшему делению). «У Демокрита атом – это обязательно неделимая маленькая частица вещества, которая в силу своей неделимости вечна. Единственное свойство атома – всегда быть: ведь ему не на что распадаться. Поэтому атомы, по Демокриту, и являются первоначалом, мировой основой, подлинной реальностью. Однако вследствие малых размеров мы не можем их увидеть. Откуда же известно об их существовании? – Благодаря мысли. Видим же мы то, что из множества атомов состоит, то есть вещи» [8] .
8
В:(июнь 2018)
Поскольку атомы невидимы, потому что очень малы,
Как показала последующая наука, атомы отнюдь не неделимы и не являются частичкой, универсальной для всех прочих вещей. Пришло научное их описание, и сугубо теоретическое построение Демокрита приказало долго жить. Это отнюдь не означает, что философия по данному вопросу завершила свое существование. На основе изучения атомов и входящих в него частиц возникла новая философия построения и функционирования микрочастиц, квантовая механика, которая изменила наши представления о мире и заменила прежние механистические идеи древних на современное описание мироустройства. Полагаю, что для философии познания типична такая «судьба Феникса» и что она будет постоянно сопровождать развитие научной мысли. То есть, философские построения будут постоянно проверяться новыми исследованиями и либо подтверждаться, либо опровергаться. В последнем случае прежние утверждения будут отброшены, а на их место встанут новые философские начала.
В продолжение нашего обсуждения можно было бы привести много иных примеров, скажем, первую теорию болезней (гуморальную), выведенную древними греками и основанную на балансе жидкостей в человеческом организме. Эта теория просуществовала более тысячи лет и являлась теоретическим обоснованием практической медицины во многих странах Европы. На самом деле вся эта теория и опиравшаяся на нее практика не имели никакого реального основания и сегодня она упоминается только как курьезный исторический эпизод. Все эти и подобные им факты обнаруживают одинаковое содержание соответствующего этапа развития философии познания в Древней Греции: оно уже не религиозное, но еще и не научное в нынешнем понимании этого слова. Все они – проявление нового этапа развития теории познания, который был назван Огюстом Контом (1798–1857) метафизическим [9] . Этот этап уже не покоился на религиозных догматах, но еще не был ориентирован целиком на сугубо объективное содержание предмета изучения, выявленное научными способами. Это – переходная ступень между мифологической (религиозной) стадией получения знаний и научным к нему подходом. Конт писал по поводу этой стадии познания: «Нужно заметить, что в метафизической стадии умозрительная часть оказывается сначала чрезвычайно преувеличенной вследствие упорного стремления аргументировать вместо того, чтобы наблюдать…».
9
В:(июнь 2018).
Она, эта стадия, опирается на чистое теоретизирование, по аналогии выводимое из обычно наблюдаемых вещей методом простой индукции: вы видите то-то и то-то, стало быть, и в нашем случае происходит то же самое. Мышление по аналогии необходимо для нормального человеческого поведения, но дело в том, что сама аналогия в определении природных законов была для древних греков максимально ограниченной и давала чрезвычайно мало шансов прийти к правильным выводам. Они попросту очень мало знали: в случае с географией знания простирались на небольшую территорию их обитания, а в случае с гуморальной теорией болезней они и вовсе опирались на сплошные догадки, поскольку строение человеческого тела и законы его функционирования были недостаточно изучены. Поэтому я называю ход их мышления простым механистическим переносом известных на глазок событий на новые области исследования. Такой ход рассуждений часто господствует в повседневной практике общения, но абсолютно не годится в науке; освободиться от него было задачей ученых при переходе на действительно научные способы получения знаний.
Позволю себе привести в качестве конкретного примера древнегреческого философствования выдержку из труда Плутарха (ок. 46 года н. э. – ок. 127 г.), названного «Почти все про Луну» или «О лике, видимом на диске Луны». [10] Сулла – один из участников беседы, но
«“Это подходит и к моему сказанию, – заметил Сулла, – и из него заимствовано. Но, конечно, если у вас есть что добавить к этим, всем доступным и всеми рассказываемым мнениям о лице луны, то полагаю, я выслушаю это с удовольствием и немедленно”. “Отчего не добавить, – отвечал я, – когда невразумительность этих мнений заставила нас обратиться к древним? Ведь как при длительных болезнях люди, отказавшись от обыкновенных лекарств и привычного образа жизни, обращаются к очистительным обрядам, талисманам и сновидениям, так и в трудноразрешимых, не предоставляющих исхода изысканиях, когда общепринятые, общеизвестные, обычные доводы не кажутся убедительными, необходимо испытывать новые способы, не смотреть на них свысока, а просто брать старое и всячески доискиваться истины.
10
В:(апрель 2017).
Например, ты, конечно, сразу видишь, что нелепо утверждение, будто видимый на луне образ есть следствие болезненного состояния зрения, не выносящего по слабости [ее] блеска, которое мы называем ослеплением. Здесь не принимается во внимание то, что такое явление должно бы было происходить скорее от солнца, которое остро и жгуче (так, Эмпедокл хорошо указывает на различие обоих светил: “Острострелое солнце и кроткая луна”, назвав действие луны кротким и безболезненным). Кроме того, это не объясняет, почему те, кто имеет плохое и слабое зрение, не замечают на луне никакого разнообразия фигуры, и луна сияет для них, как гладкий и полный диск; а напротив, те, кто обладает сильным и острым зрением, лучше различают подробности, разбирают черты лица и яснее схватывают разнообразие. Следовало бы, полагаю, наоборот, видимому образу быть резче там, где поражение сильнее, если только явление было болезненным состоянием глаза. Против этого говорит и неровность [освещения]: лик представляет не сплошную, слитную тень, но, как метко выразился Агесианакт:
Вся [луна] по окружности сияет огнем, а посрединеВиднеется как бы глаз девушки, темно-синий,И гладкое чело; что вполне походит на лицо.И действительно, идущие кругом теневые пространства подлегают под светлые и, наоборот, последние теснятся к первым, даже будучи от них отрезаны, и вообще переплетаются одни с другими так, что является подобие рисованной картины. Это обстоятельство Аристотель, по-видимому, не без основания выставляет против вашего Клеарха. Ведь Клеарх “ваш”, поскольку он был приятелем древнего Аристотеля, хотя и извратил многие положения перипатетиков».
Понадобился труд сотен гениальных умов, чтобы освободиться от такого примитивного подхода, чтобы полностью перейти на «позитивные» (по определению Конта) экспериментальные исследования в конкретных науках. Лишь они могут дать объективную картину того, что лежит в основе той или иной науки.
Такова философская начинка любой конкретной науки, которая в своем развитии вынуждена подпитываться философскими доводами. В любой стадии исследования мы не можем знать всего об изучаемом предмете, и тогда эти лакуны мы закрываем философскими рассуждениями. Философская подпитка будет необходима на любом этапе научного прогресса; но она – лишь одна из философских ипостасей научной деятельности и проявляется она в каждой отдельной науке по-своему. В математике возникла теория множеств и трансфинитных чисел Георга Кантора (1845-iqi8) и поначалу она не вписывалась в систему прежних математических взглядов. Против нее выступила серьезная оппозиция, которая в конечном счете не сработала, и теория Кантора отвоевала себе место в стандартной модели современной математики. Соответственно изменились и некоторые философские построения, касавшиеся чисто математических проблем.
В биологии появилась теория Дарвина (1809–1882), которая полностью изменила весь философский пейзаж данной и примыкающих к ней наук. Но только данной и примыкающих к ней наук, поэтому я называю эту ипостась философии частной философией познания, относящейся к ограниченному кругу научных исследований.
Наряду с такого рода философией существует и общая философия познания. Она касается рамочных конструкций любого познания и выделяет его составные части в цельной и законченной конструкции. Предметом данной книги будут как раз проблемы общей теории познания. Опыт построения общей теории из ее отдельных приложений является повсеместно распространенным, это – обычная процедура научного познания. Существовали, например, различные проявления электричества, – они исследовались и были выведены основные закономерности этого явления вообще (Фарадей, Джеймс Максвелл). Или: в мире имеется несколько тысяч естественных языков и нет единого языка для всех. Но, исследуя характеристики существующих языков и наречий, можно вывести основные закономерности гипотетического единого языка и, выбрав наиболее перспективные из них, попытаться построить искусственный язык, который мог бы служить всем. Такую попытку сделал Лазарь Заменгоф (1859–1917), и появился эсперанто – весьма удачный и компактный язык, легкий для изучения.