Опыты (Том 2)
Шрифт:
О, мышление, какая ты помеха для людей! Сократ был изумлен, узнав, что бог мудрости присвоил ему прозвание мудреца; разобравшись в себе, он не нашел никаких оснований для этого божественного постановления. [547] Он знал людей столь же справедливых, выдержанных, мужественных и ученых, как он сам, притом еще более красноречивых, более прекрасных и более полезных отечеству. В конце концов он пришел к выводу, что он не лучше других и мудр только тем, что не считает себя мудрецом, и что его бог видит большую глупость в том, что человек так превозносит свое знание и мудрость, ибо наилучшей наукой для человека является наука незнания и величайшей мудростью — простота.
547
Cократ был изумлен, узнав, что бог мудрости присвоил ему прозвание мудреца… — Платон. Апология Сократа, 21 а.
Священное Писание зовет жалкими тех людей, которые много мнят о себе. «Чем гордится земля и пепел?» Чем ты — говорит оно человеку. [548] А в другом месте Писания сказано: «Бог сделал человека подобным тени; И кто сможет судить о ней, когда с заходом солнца она исчезнет?» [549] От нас действительно ничего не останется.
548
Чем ты кичишься? — Книга Иисуса, сына Сирахова, X, 9.
549
Бог сделал человека подобным тени… — Это изречение, как и предыдущее, было вырезано на потолке библиотеки Монтеня с ошибочной ссылкой на Книгу Иисуса, сына Сирахова, VII. Монтень либо сам сочинил это изречение, либо почерпнул его у какого-нибудь автора, введшего его в заблуждение.
550
Бог лучше познается неведением. — Августин. De ordine, II, 16.
551
Относительно деяний богов благочестивее… верить, нежели знать. Тацит. Германия, 34.
Платон полагает, [552] что нечестиво слишком углубляться в исследование вопроса о боге, о мире и первопричине всего сущего.
Atque illum quidem quasi parentem huius universitatis invemre difficile; et cum iam inveneris, indicare in vulgus, nefas {Трудно познать того, кто создал вселенную; если же тебе удалось познать его, то описывать его ко всеобщему сведению нечестиво [553] (лат.).}, - заявляет Цицерон.
Мы часто говорим: «могущество, истина, справедливость». Все это слова, означающие нечто великое, но мы не имеем представления об этом величии, не понимаем его. Мы говорим, что бог боится, гневается, любит,
552
Платон полагает… — Законы, VII, 821 а.
553
… описывать его… нечестиво. — Цицерон. Тимей, 2, 6.
Immortalia mortali sermone notantes,
{Выражая смертными словами бессмертные вещи [554] (лат.).}
но все это чувства и страсти, которые не могут быть у бога такими же, как у нас, и мы не в состоянии себе представить, каковы они у него. Только сам бог может познать себя и истолковать свои творения.
Желая приблизить бога к нам, свести его на землю, где мы распростерты во прахе, мы неправильно применяем к нему наши слова. Возьмем, к примеру, слово «благоразумие», означающее способность различать добро и зло; может ли это слово иметь отношение к нему, которому чуждо всякое зло? [555] Или еще «разум» и «понимание», которыми мы пользуемся для уяснения непонятных нам вещей, — разве эти понятия применимы к богу, для которого нет ничего непонятного? Или еще: «справедливость», воздающая каждому должное и установленная для людей и человеческого общежития, — какова она в боге? Что представляет, далее, в применении к богу «умеренность», означающая ограничение телесных наслаждений, если им вообще нет места в боге? И столь же мало относится к нему «стойкость» в перенесении боли, опасностей и тяжелых трудов, поскольку все эти вещи ему чужды. Вот почему Аристотель утверждает, что бог одинаково свободен как от добродетели, так и от порока. [556] Neque gratia neque ira teneri potest, quod quae talia essent, imbecilla essent omnia {Ни гнев, ни милость ему неведомы: ибо если бы он был подвержен им, это означало бы в нем слабость [557] (лат.).}.
554
Выражая смертными словами бессмертные вещи. — Лукреций, V, 122.
555
… может ли это слово иметь отношение к нему… — Монтень здесь пересказывает Цицерона (О природе богов, III, 15).
556
… бог… свободен… от добродетели… и от порока. — Аристотель. Никомахова этика, VII, 1.
557
Ни гнев, ни милость ему неведомы… — Мысль Эпикура в изложении Цицерона: О природе богов, I, 17.
Какова бы ни была наша доля познания истины, мы достигли ее не нашими собственными усилиями. Бог достаточно открыл нам истину через апостолов, выбранных им из народа, из людей простых и темных, чтобы просветить нас в отношении его удивительных тайн: наша вера не есть приобретение, сделанное нами самими, она — дар щедрости другого. Нашу религию мы получили не путем размышления или усилий нашего разума, а по воле другого, его властью. В делах веры слабость нашего разума больше нам помогает, чем его сила, и наша слепота ценнее нашей прозорливости. Божественная истина открывается нам больше с помощью нашего неведения, чем наших познаний. Нет ничего удивительного в том, что мы не в состоянии постигнуть это сверхъестественное и небесное знание с помощью наших земных и естественных средств; поэтому отнесемся к нему со смирением и покорностью, ибо сказано в Писании: «погублю мудрость мудрецов и разум разумных отвергну». [558] Где он, мудрец? Где писатель? Где спорщик века сего? Разве не сделал бог глупой мудрость мира сего? Так как мир не в состоянии был путем мудрости постигнуть бога, то богу угодно было спасти верующих с помощью проповеди.
558
… погублю мудрость мудрецов и разум разумных отвергну. — Апостол Па вел. I послание к коринфянам, 1, 19.
Перейду теперь к рассмотрению
Я полагаю, что, если говорить по совести, человек должен будет сознаться, что весь итог столь долгих исканий свелся к тому, что они заставили его понять и признать его слабость. В результате длительного изучения мы пришли лишь к подтверждению и оправданию того неведения, которое было присуще нам от природы. С подлинно учеными людьми случилось то же, что происходит с колосьями пшеницы: они гордо высятся, пока стоят пустые, но стоит им созреть и наполниться семенами, как они начинают клониться долу и никнуть. Точно так же и люди: после того как они все испробовали, исследовали и убедились, что нет ничего прочного и устойчивого во всем этом хаосе наук и ворохе разнородных накопленных знаний, что все это суета, — они отреклись от своей гордыни и оценили свое естественное состояние.
Именно в этом Веллей упрекает Котту и Цицерона; у Филона они научились — говорит он, — тому, что ничему не научились. [559]
Один из семи мудрецов, Ферекид, перед смертью написал фалесу следующее: [560] «Я велел моим близким, когда меня не станет, передать тебе мои рукописи. Если ты и другие мудрецы сочтете их достойными внимания, можешь их обнародовать, в противном случае — уничтожь их; они лишены достоверности, которая удовлетворяла бы меня самого». Я тоже не утверждаю, что владею истиной или способен овладеть ею. Я не столько открываю вещи, сколько показываю их. Самый мудрый человек в мире на вопрос, что он знает, ответил, что знает только то, что ничего не знает. [561] Он подтвердил этим ту истину, которая гласит: «Большая часть того, что мы знаем, представляет собой лишь ничтожную долю того, чего мы не знаем»; иными словами: даже то, что мы знаем, есть лишь часть — и притом ничтожная часть — того, чего мы не знаем.
559
ВеллеЙ и Котта — собеседники в диалоге Цицерона «О природе богов». — Филон из Лариссы (в Фессалии) — греческий философ-скептик (159 — 80 гг. до н, э.), поселившийся в 88 г. в Риме, где его преподавание пользовалось громкой известностью и где в числе его учеников был Цицерон. — Приводимое в тексте см. Цицерон. О природе богов, I, 7.
560
ферекид — см. прим. 170, т. II, гл. XII. — Фалес — см. прим. 43, т. I, гл. XIV. — Приводимое в тексте см. Диоген Лаэрций, I, 122.
561
… знает только то, что ничего не знает. — Сократ в цитате у Цицерона (Академические вопросы, I, 4).
«Мы знаем вещи в сновидении, — говорит Платон, — а в действительности ничего не знаем». [562]
Omnes paene veteres nihil cognosci, nihil percipi, nihil sciri posse dixerunt; angustos sensus, imbecillos animos, brevia curricula vitae {Почти все древние философы утверждали, что нельзя ничего постигнуть, узнать, изучить, ибо чувства наши ограниченны, разум слаб, а жизнь коротка [563] (лат.).}.
Даже Цицерон, который всем своим авторитетом обязан был своим познаниям, по словам Валерия, на старости лет стал проникаться презрением к науке. [564] А в те времена, когда он занимался ею, он не принадлежал ни к какому определенному направлению, но в зависимости от того, что ему казалось правильным, склонялся на сторону то одного течения, то другого, неизменно придерживаясь при этом сомнения, свойственного Академии. [565]
562
«Мы… в действительности ничего не знаем». — Платон. Политик, 277 d.
563
… философы утверждали, что нельзя ничего постигнуть… — Цицерон. Академические вопросы, II, 12.
564
… Цицерон… на старости лет стал проникаться презрением к науке. — Приводится по Корнелию Агриппе (О недостоверности и тщетности наук, I), который неверно толкует высказывание Валерия Максима (II, 2, 12).
565
Академия — содружество философов во главе с Платоном. Здесь имеется в виду так называемая четвертая академия, основанная Филоном (см. прим. 242, т. II, гл. XII), у которого учился Цицерон.
Dicendum est sed ita ut nihil affirmem, quaeram omnia, dubitans plerumque et nihil diffidens {Я буду говорить, ничего, однако, не утверждая; буду все исследовать, но в большинстве случаев сомневаясь и не доверяя себе [566] (лат.).}.
Я слишком бы облегчил себе задачу, если бы для проверки того, что дало человеку знание, взял среднего человека и судил по большинству людей; между тем я мог бы поступить именно так, руководясь принятым правилом, гласящим, что судить об истине следует не по весу того или иного голоса, а по большинству голосов. Оставим в стороне обычных людей,
566
Я буду говорить, ничего… не утверждая… — Цицерон. О гадании, II, 3.
Qui vigilans stertit,
Mortua cui vita est prope iam vivo atque videnti,
{Кто, бодрствуя, храпит; чья жизнь, хоть он живой и зрячий, подобна смерти [567] (лат.).}
которые не анализируют себя, не разбираются в себе и природные способности которых дремлют. Я хочу взять для рассмотрения самую высокую разновидность людей. Посмотрим, что представляет собой человек из того небольшого круга выдающихся и избранных людей, которые, будучи наделены превосходными и исключительными природными способностями, еще развили их и усовершенствовали с помощью воспитания, науки и искусства, достигнув вершины мудрости. Они изощрили свою душу во всех отношениях, укрепили ее всякой посторонней помощью, какая только была ей на пользу, обогатили и украсили ее всем, что только можно было позаимствовать в мире для ее блага; в этих людях, таким образом, воплощены высшие достижения человеческой природы. Эти люди установили в обществе законы и порядки, обучили людей с помощью наук и искусств и вдобавок воспитали их примером своих замечательных нравов. Я приму в расчет при рассмотрении интересующего меня вопроса эту категорию людей, их показания и их опыт. Посмотрим же, к чему они пришли, каковы их достижения. Пороки и недостатки, которые мы найдем у такого рода людей, все остальные смело смогут признать присущими и им.
567
… чья жизнь… подобна смерти. — Лукреций, III, 1048 и 1047.