Оракул мертвых
Шрифт:
— Я хочу, чтобы их немедленно выпустили, или же я вам ничего не скажу.
— Осторожнее, не забывайте, с кем говорите, я ведь могу вас арестовать.
— Попробуйте только. В британском посольстве знают, что я здесь, — солгал он, — а мой отец — поверенный в делах.
— Я могу лишь пообещать вам ускорить прохождение формальностей, и они выйдут, скажем, завтра же. Разумеется, если вы не захотите предоставить мне информацию, о которой упомянули, я вынужден буду продлить срок предварительного заключения…
— Вы ошибаетесь, если думаете, будто я сообщу вам эти сведения без надежных гарантий.
— Простите, но вам придется поверить мне на слово. Скажите
— Завтра утром?
— Именно.
— Сосуд находится в Национальном археологическом музее.
— В самом деле это хороший тайник. Видите ли, в таком случае нет больше никаких проблем. В музей, с его системами безопасности, нельзя проникнуть до открытия. Если вы не увидите завтра своих друзей, можете просто дать знать директору и рассказать ему о местонахождении сосуда, если не доверяете мне.
— В таком случае я вам все скажу завтра.
— Это невозможно, мне придется на несколько дней уехать. Вы должны сообщить мне все прямо сейчас.
— Хорошо. Я вам скажу, но не пытайтесь провести меня, я найду способ отомстить вам, будьте уверены.
Караманлис проигнорировал его угрозу.
— Сосуд спрятан в угловом шкафу в хранилище, вторая дверь налево по подземному коридору. Он стоит в ведре с опилками. Помните, Караманлис, если вы нарушите наше соглашение, я найду вас и заставлю раскаяться в обмане. — Он встал и направился к двери. — Я ни на йоту не верю вашим намерениям отдать сосуд в департамент, — сказал он, прежде чем выйти. — Однако я сдержу свое обещание. Если вы выпустите моих друзей, я помогу вам продать этот предмет и сразу же получить названную мною сумму, но если вы сами захотите этим заняться, я ничего не имею против. Я еще некоторое время пробуду тут, вы сможете найти меня в британской археологической школе, после я уеду, и ноги моей больше не будет на этой несчастной земле.
Он стремительно вышел из кабинета, почти бегом пересек коридор и внутренний дворик, остановил первое попавшееся такси и сел в него.
— Куда едем? — спросил водитель.
Норман назвал ему свой адрес в Кифиссии и, пока машина трогалась, обернулся, чтобы оглядеть здание управления полиции. Он представил себе, что в какой-то части этого мрачного строения томятся в неволе и отчаянии его друзья. Если он правильно разыграл свою партию, их страдания вскоре окончатся. И все же разум его обуревали сомнения, время от времени превращавшиеся почти в уверенность: каким образом полиция явилась на квартиру Клаудио Сетти на Плаке, о которой знал только он? И где Мишель? Его исчезновение могло иметь только одно объяснение: полиция арестовала его и, вероятно, заставила говорить. Бедный Мишель.
Через десять минут после его отъезда капитан Караманлис тоже вышел из здания управления, прыгнул в свою служебную машину и направился в сторону площади Омонии. Генеральный директор Департамента античных ценностей был обнаружен в одном из центральных ресторанов и ожидал его на кофе.
5
Афины, Национальный археологический музей
18 ноября, 23.45
Загадочное великолепие микенских царей блестело при свете электрического фонаря, в ускользающих отблесках возникали суровые лица, навеки застывшие в расплавленном золоте, по безмолвным залам огромного музея раздавались медленные шаги Костаса Цунтаса, начальника охраны: как и каждую ночь, он обходил помещение дозором, и путь ему освещало лишь слабое мерцание контрольных
Пучок лучей ласкал совершенные мраморные формы, и в этой атмосфере вне времени старый охранник чувствовал себя легко, словно находился в преддверии пока еще несбыточного, но уже близкого и почти знакомого мира.
Он всю жизнь провел среди этих каменных, золотых и бронзовых созданий, и в ночном одиночестве они казались ему родными, вот-вот готовыми пошевелиться. В спустившемся мраке лучом своего фонаря он возвращал их к жизни, одну за другой. Днем среди сумятицы и шарканья шагов посетителей они были всего лишь неподвижными, бездушными предметами, выставленными на обозрение организованных туристических групп, семенящих за своими экскурсоводами и говорящих на смешении разнообразных языков.
Он поднялся на второй этаж и бросил взгляд на гигантскую амфору из Дипилона, на сцену погребального оплакивания, изображенную на чреве огромной керамической вазы, на неподвижные фигурки, застывшие в своем геометрическом отчаянии. Костас Цунтас уже достиг того возраста, когда пора и самому задаваться вопросом: кто будет плакать над его кончиной, когда настанет срок? Прежде чем спуститься к себе в комнатку, он взглянул на часы: без двадцати полночь, скоро ему сдавать вахту.
Зазвенел телефон, и оглушительный, внезапный звук в окружающей тишине заставил его вздрогнуть. Кто бы это мог быть в такой час? Он поспешил к выходу, где стоял аппарат, и успел поднять трубку, прежде чем звон умолк.
— Слушаю, — произнес он, задыхаясь.
— Это Ари Малидис. С кем я говорю?
— Ари? Что тебе нужно в столь поздний час? Это Костас.
— Костас, прости, если побеспокоил тебя, но у меня проблема.
— Говори, но скорее: через четверть часа мне сдавать вахту.
— Послушай, я проверил опись найденного во время раскопок и заметил, что не хватает одного очень важного предмета. Если завтра директор проверит, я пропал. Ты ведь знаешь, с какой строгостью он относится к подобным вещам. Дело в том, что несчастный профессор Арватис не успел все оформить надлежащим образом. Профессор скончался внезапно, и мне пришлось распоряжаться за него. Пожалуйста, Костас, впусти меня, чтобы я мог положить этот предмет в хранилище.
— Ты с ума сошел, Ари. Ты ведь знаешь, до открытия никто не имеет права входить в музей.
— Костас, ради всего святого, речь идет об украшении, о маленькой драгоценной вещице: я заметил, что она уже три дня лежит у меня дома, директор потребует у меня объяснений, у меня будут неприятности. Сделай мне одолжение, клянусь, я все улажу за две минуты — ровно столько мне нужно, чтобы положить ее к другим предметам, найденным во время раскопок.
Цунтас некоторое время молчал.
— Хорошо, — сказал он, — я тебя впущу, но если подобное повторится, будешь сам выпутываться. Я тоже не хочу неприятностей.
— Спасибо, Костас, я буду у тебя через четверть часа.
— Ты должен приехать раньше. Если не успеешь — придется тебе уговаривать офицера второй смены, а он новенький. Он тебе не отопрет, даже если ты станешь плакать.
— Сейчас же еду. Я трижды постучу в заднюю дверь.
— Хорошо, пошевеливайся.
Цунтас повесил трубку и достал из ящика ключи, намереваясь отключить сигнализацию в восточном секторе музея. «Некоторые люди совсем потеряли здравый смысл, — подумал он. — Как можно просить о подобном одолжении? Ведь я рискую своим местом, черт возьми!»