Оракул петербургский. Книга 1
Шрифт:
Непоправимому не дано было свершиться. Дядя Александра оказался мудрым мужиком, – он понимал, что доллары конфискуют, а шерсть можно перепродать.
Тогда мы еще больше зауважали "шпионов"; кое-кто из воспитанников стал интересоваться о перспективах поступления в, так называемый, скромный с виду, Институт военных переводчиков. Офицер-воспитатели тут же использовали новую страсть воспитанников для возбуждения активности изучения английского языка. Но лишь немногим впоследствии удалось претворить мечту в реальность.
Магазаинник снова перехватил
– Всей ватагой шерсть быстро собрали. Припоминаю, что тот же офицер и устроил паритет: через его супругу оформили продажу в комиссионном. У нас же не было паспортов. Потом, за такую дорогую шерсть, которая никогда не поступала в Россию из Австралии, мальчишек могли взять за цугундер – КГБ, милиция, – кто знает?
– Денег получил Александр целый воз, – мы, приближенные к короне, питались в буфете без ограничений долгое время. Австралийский дядюшка не прислал письма, – его, скорее, изъяли компетентные органы при шмоне. Но, видимо, раба божьего Александра взяли "на карандаш". Во всяком случае, политотдел вопросы задавал.
– Так вот: положительный вариант может заключаться как раз в том, что Александра в настоящее время могли приладить к "серьезной работе" теже компетентные органы. Я потерял его из виду лет десять тому, – неожиданно и бесповоротно.
– Ну, а второй вариант в чем заключается? докапывался до истины Сергеев.
– Видишь ли, Сан, все могло быть хуже. – отвечал Аркадий. – Там, где пришлось побывать Богословскому, нестойкие особи быстро деградируют: даже за "колючкой" доступен алкоголь, наркотики. Еще хуже, если он просто ссучился или погиб от болезней, ножа психопата, сгинуть при "разборке".
За разговорами и выпивкой незаметно пронянулись на Север, достигли того глухого, медвежьего угла, который должен стать временным пристанищем Сергеева – заблудшего эскулапа, временно выдворенного для исправления. И настал тот печальный момент, когда пришлось расставаться.
Магазанник деловита выпытал у Сергеева адрес, сроки, задачи пребывания в командировке; обнялись, троекратно облобызались; охрана выволокла несложный сергеевский багаж на несуществующий перрон (на тропинку вдоль рельсов).
Последний прощальный взмах руками и экспресс укатил за поворот, за густые ели и сосны, а справа открывалась бескрайняя гладь холодного Онежского озера. Раскинула свои волшебные просторы благословенная Карелия.
Ценность этой земли еще по-настоящему не понята ни аборигенами, ни огромными толпами пилигримов, проникающих сюда для удовлетворения разных желаний. Но только не для того чтобы сохранить несметные богатства края – запасы чистейшей воды, девственных лесов, неограниченных массивов природного камня, хранящего еще местами древние наскальные рисунки.
Сергеев вздохнул полной грудью и почувствовал вкус воздуха, – волшебное ощущение, давно потерянное в красавце Санкт-Петербурге. Размышлять ему долго не дали: справа, из-за спины выросла фигура немолодого человека, подхватившего нехитрый скарб путешественника. Сергеев не стал
– Я узнал вас сразу, – вы практически не изменились, – только седины и лысины прибавилось.
Он, оказывается, работал шофером в этой больнице еще в те времена, когда Сергеев, будучи молодым врачом, трудился здесь. Приглядевшись, Сергеев, с трудом, но все же узнал своего бывшего сотрудника. Что-то, видимо, с ним случилось, – какое-то непростое заболевание или жизненное потрясение он перенес, следы которого решительно исказили внешний облик.
Тогда это был красивый внешне, сравнительно молодой, парень, медлительный, но предприимчивый. Он работал старшим шофером гаража больницы. Помнится у парня была немецкая фамилия и интернациональный, но весьма редкий по тем временам, порок. В науке такие персоны числятся девиантами, а точнее – поклонниками "корефилии". Иначе говоря, они испытывают непреодолимое сексуальное влечение к девочкам, моложе шестнадцати лет.
Больше страданий Штанберг (фамилия наконец-то всплыла в памяти) доставлял своей семье. В первую очередь, мучения принимала супруга шофера. Она как-то приходила к Сергееву, как к главному врачу, с жалобой, – с душевной беседой. Но надежды на административное воздействие в таких случаях – пустой номер. Сергеев сделал все, чтобы прикрыть парня и успокоить плачущую женщину.
Порок порождает интригу, а та выкармливает самою страсть, в результате, – безумие поступков, жизненная трагедия, а, порой, и смерть. В те времена за такие шалости можно было здорово загреметь в места, не столь отдаленные.
Сергеев возглавлял тогда эту больницу и, помнится, главная его задача состояла в том, чтобы вовремя провести капитальной ремонт отопительной и водопроводной систем, заменить котлы, закольцевать три водонапорные башни.
Не справься он тогда со строительными трудностями и больничка могла закрыться в связи с аварией. Организовывать психотерапевтическую опеку Штанбергу просто не было сил и времени.
В делах строительных ему много помог директор местного судоремонтного завода Евгений Давыдович, – замечательный организатор и интересный человек. Но и у самого Сергеева в те годы энергии хватало на троих. Так что, все сложилось путем!
Шофер оказался молчаливее, чем был раньше. Но даже по мычащим ответам и молозначимым междометиям Сергеев понял, что в своих предположениях он попал, как говорится, не в бровь, а в глаз. Парню, действительно, пришлось приличный срок провести за решеткой. Жена к моменту его возвращения из зоны умерла, дети выросли и отвернулись от отца. Он прилепился к какой-то шалаве и теперь испивал горькую чашу расплаты за грехи до дна. Его жизнь определялась логикой Псалма (101: 7): "Я уподобился пеликану в пустыне; я стал как филин на развалинах".