Оракул
Шрифт:
Но чем сильнее становился свет, тем неувереннее ступал Креон. Наконец он остановился в проеме низкой сводчатой двери и отступил назад, во тьму.
— Дальше я идти не могу, — простонал он. Обезьянка спрыгнула с его плеча; Алексос обернулся.
— Свет не причинит тебе вреда, — прошептал он.
— Тебе — нет. А меня он ранит. Болят глаза. — Креон пожал плечами. — Твой мир — яркий, брат, а мой мир — тьма. Там, снаружи, слишком жарко, слишком пламенно для меня. Ты можешь прийти ко мне, но я выйти наружу не могу. — Он отступил, склонив голову под низким проемом. — Когда станешь Архоном, когда выйдешь
Алексос кивнул. Его глаза потемнели....
— Я не забуду.
— Иди, — поторопил его Шакал. За дверью туннель расширился, превратился в коридор. Похоже на ворота в квартал писцов, подумала Мирани. На первой ступеньке лестницы, ведущей на поверхность, она обернулась и, крепко сжимая в руках чашу, посмотрела назад.
Но сзади уже никого не было.
У входа в Оракул Процессия остановилась. Носильщики опустили пустой паланкин, солдаты с наслаждением облокотились о копья. Аргелин натянул поводья белого коня. Вдалеке, над темным морем, занималась заря. Огненная красная полоска прорезала облака.
Девятеро жриц молчали.
Гласительница в высоком, сложном головном уборе из гравированных кристаллов и ляпис-лазури обернулась к девушкам. Сквозь узкие прорези маски внимательно смотрели темные глаза.
— Носительница, — тихо окликнула она.
Маска заглушала голос, и простое слово это прозвучало гулко, искаженно, как хриплый потусторонний зов.
В первое мгновение никто не сдвинулся с места; потом одна из девушек в конце шеренги отдала гирлянду своей соседке и сделала шаг вперед. Движения ее были скованны, как будто страх парализовал мышцы, мешал переставлять ноги.
Две жрицы вошли в каменный проем.
В лучах разгорающейся зари они молча прошествовали по каменным плитам тропинки: одна высокая, другая пониже; поднялись по истертым ступеням и вышли на каменную площадку. Ветер с моря раздувал волосы. Гласительница сняла тяжелую маску и глубоко вздохнула. Лицо ее было полно решимости. Девушка обернулась.
— Ты знаешь, что делать. Возьми чашу.
— Ретия, прошу тебя! Я не смогу. Я не справлюсь!
Улыбающееся золотое лицо приглушило отчаянный, полный ужаса крик. Ретия нахмурилась.
— Справишься, Крисса! Справишься ради Мирани, потому что это наименьшее, что ты сейчас можешь для нее сделать. — Она подняла тяжелую бронзовую чашу и сунула ее в дрожащие руки Криссы. — Если ты была права и она предательница, Бог смилостивится над тобой. Чего тебе бояться?!
Голубые глаза под маской наполнились слезами.
— Я поступила так только из-за Гермии.
— Врешь! — Ретия подошла к Оракулу. — Встань на колени. И молись.
Она глубоко вздохнула и начала произносить слова, которые заучила много лет назад, точно так же, как заучила все молитвы и ритуалы, все обычаи Острова. Широко раскинув руки, она говорила на языке богов, и сердце ее полнилось буйной радостью. Что бы ни случилось, она хоть недолго, хоть один раз побывает Гласительницей От Имени Бога, и никто у нее этого права не отнимет.
Склонив голову к раскаленным камням, Крисса в ужасе смотрела на расселину. Глаза
В глубокой черноте что-то шевельнулось. Дрогнули и покатились в бездну мелкие камешки. Из глубоких недр земли донесся тихий шепот.
«Если оттуда кто-нибудь вылезет, я умру от страха» . Судорожно вцепившись пальцами в пыльные камни, она ждала, забыв о дыхании, пока мучительной судорогой не свело грудь. Что это — клешня?! Воображение, ничем не сдерживаемое, нарисовало страшную картину: из расселины выбирается скорпион, потом еще и еще один, и наконец на нее обрушивается густой, черный, копошащийся поток безмолвных тварей. Крисса с визгом вскочила на ноги.
Ничего...
Оракул был пуст!
Крисса обливалась потом. За спиной у нее послышался голос Гласительницы:
— Бога здесь нет. Это хороший знак. Значит, он ждет нас в Девятом Доме.
Крисса обернулась.
Ретия снова надела маску. Она придавала высокой девушке царственный вид.
Она стала похожа на Царицу Дождя.
Сетис обогнул зиккурат и смешался с толпой. Незаметно подошел к Орфету, встал сзади.
— Ну, как? — спросил великан.
— Если Мирани где-то здесь, она постарается проникнуть в Дом.
— Да, но где Алексос?! Если с ним что-нибудь случится, я... — Он замолчал, сдерживая гнев. Потом глубоко вздохнул. — Извини. Я постараюсь держать себя в руках. Но тебе не приходило в голову, что альбинос не выносит света?
Приходило, но Сетис лишь пожал плечами. Он падал с ног от усталости.
— Город кишит солдатами, — сообщил он. — Аргелин, видимо, ожидает беспорядков. Я достал свой пропуск. Прикрой лицо и возьми вот это.
Он протянул Орфету огромный ворох пергаментов.
— Что это? — спросил музыкант.
— Какая разница! Все, что попалось под руку. Готов?
Орфет половчее перехватил свитки, высвободил од ну руку и почесал загорелую макушку.
— Готов, — сказал он.
— И без глупостей!
— Я от этого уже излечился, — хмуро вздохнул музыкант.
Проталкиваясь сквозь толпу, Сетис молился, чтобы спутник не подвел его.
Девятый Дом сиял золотом.
Облицованный белым мрамором, увенчанный высокими шпилями, этот Дом был самым роскошным в Городе: даже сейчас, в тусклом свете факелов, его сверху донизу расписанные позолотой стены таинственно мерцали. Служители распахнули створки огромных, выходящих на восток дверей, и в здание хлынула нетерпеливая толпа. Люди прорывались сквозь заслон солдат, расталкивали друг друга, посадив детей на плечи.
— Назад! — в ярости взревел Аргелин. — Разгоните этот сброд!
Но даже он понимал, что все попытки сдержать толпу тщетны. Плотная масса тел, будто потоп, наводнила огромный зал. В шумной, зловонной сумятице смешались лица и голоса, людское отчаяние тягучей пеленой повисло в воздухе.
— Архон! — завопила какая-то женщина, и ее крик подхватили тысячи других. — Архон! Покажите нам Архона! Нам нужен Архон!
Звонили колокола, хлопали тысячи ладоней; в толпе, как безумные, отплясывали опьяненные общей лихорадкой дервиши, плакали, ища родителей, потерявшиеся дети, люди протягивали руки и громко взывали о дожде.