Оракул
Шрифт:
«Мешок гниющих костей со скотобойни! Черная метка!» – с идиотским восторгом ликовал Парнасов. – Зашевелились, масонища! «Чудище обло, озорно, стозевно, стоглазо…» Обложили меня! Обложили!!! – Раздувал он огонек веселого бунта.
Не каждому писателю выпадает случай задеть живой нерв истории. «Вперед, навстречу приключениям!» – пел внутри звонкий мальчишеский голосок.
Парнасов вышел на балкон и громко крикнул:
– Эй, где вы там? Я принимаю вызов!
Надеясь забыться за праздничными хлопотами, Парнасов готовился к свадьбе. По всеобщему мнению, в последнее время его невеста слишком увлеклась проектом «Арго», но он не собирался порицать будущую женушку
Для свадебного банкета, следуя моде, Парнасов снял загородное палаццо и выписал из Рио-де-Жанейро целую школу смуглых танцовщиц самбы, а вместо лимузинов купил роскошные конные экипажи. Орловские рысаки были подобраны волос в волос, а золоченые фаэтоны отделаны стразами и самоцветами.
Из Парижа прибыл знаменитый повар Оливье Жюльен, мастер по приготовлению пиявок, откормленных лебединой кровью. Любимое блюдо Рема Мерцалова, его будущего зятя, должно было расположить их к дружеским отношениям. Кроме того, к свадебному столу был заказан венский пирог из Вены и страсбургский из Страсбурга. В течение недели грузовые самолеты с трюфелями, устрицами, креветками и еще тысячами мелких, милых и незаменимых вещей один за другим приземлялись на аэродроме в Жуковском.
От волнения Парнасов набрасывался на еду в два раза чаще и к началу семейной жизни степенной походкой и горделивой осанкой походил на антарктического пингвина, прячущего под брюхом в плюшевых складках драгоценное яйцо.
Глава 5
Триумф и гибель Германа Парнасова
Уж полночь близится, а Германна все нет.
В то погожее летнее утро новоиспеченный муж был не на шутку озадачен. Нет, не холодностью жены, хотя, если честно, медовый месяц уже начал слегка горчить. Ночи напролет Ксения пропадала в компьютерном зале, оформленном в стиле высокого техно. Она появлялась под утро бледная, изможденная с искусанными губами, точно всю ночь любодействовала с демоном, и в ее зрачках белесым призраком плавала чья-то косматая борода.
Страшась признаться самому себе, Герман чуял, что попал в хитро расставленную ловушку. Вроде бы еще вчера он и мечтать не смел об Окси, а теперь вот она рядом, погляди. Да такая, что страшно дотронуться. Блестит вся, и даже бюст цвета жареной курочки светится в вырезе платья как лакированный. Нет, до всей этой красы дотронуться можно лишь зажмурившись! И во время их короткой и неуклюжей близости, Парнасов предпочитал не открывать глаза. Изредка Ксения, словно опомнившись, пыталась слепить их расползающееся на куски гнездышко.
– У тебя есть что-то волшебное, единственное, необычайное, то, чего нет у других, – ворковала она, и молодой муж замирал в сладком предвкушении.
– …У тебя есть я! – заключала Окси гипнотическим голосом. – Ну когда? Когда ты мне покажешь эти бумажки?
Ах, если бы она просила показать что-нибудь другое, если бы не все эти расспросы, где он прячет свою золотую иголочку, то бишь гримуары . Сначала Парнасов отшучивался, потом загрустил, а дня через три после свадьбы стал незаметно избегать общества своей ненаглядной. В небе все чаще журчал его яркий, как игрушка, спортивный самолетик. Жизнь любого гения сопровождают причуды и капризы. Парнасова сопровождала носатая кукла в полосатом колпачке набекрень.
– Первым делом, первым делом самолеты, и хрен с ними, с этими девушками! – высказал наболевшее Парнасов. – Плутишка Буратино, собрат по несчастью, тебя тоже никто не любил. Дуры
Он застегнул под подбородком шлем, молодцевато запрыгнул в кабину, азартно осмотрел рычаги и кнопки, огладил тумблеры и завел мотор.
– Моя девочка, дарлинг, крошка, – бормотал он припасенные для Окси любовные заклинания, и его ярко раскрашенная «Кобра» отвечала на его прикосновения нежным рокотом и сдержанным нетерпением.
Штурвал в самолетике был скорее декоративной деталью. Параметры полета задавал бортовой компьютер. Разбежавшись по взлетке, самолет в два прыжка оторвался от асфальта и, покачивая крыльями, взмыл вверх. Внизу замелькали приморские дачки, полоса прибоя и, как вогнутая чаша, засинело море.
Внезапно мотор чихнул и задышал с перебоями, мерный рокот перешел в зябкую дрожь. На панели запрыгали взбесившиеся «зайчики». Парнасов попытался выправить положение и, согласно инструкции, запросил ответа, но электронный мозг не реагировал на команды.
– Прошу прощения, ваш компьютер уже используется другим пользователем, – прозвенел фарфоровый женский голосок.
Удары крепкого кулака и не менее крепкое слово знаменитого мастера слова не возымели никакого действия. Самолетик накренился, и синева в выгнутой чаше всплеснулась, грозя сомкнуться над головой Парнасова.
Самолетик вошел в плоский штопор в пять витков. Пилота вдавило в кресло, как пластилинового, кожа на лице старчески обвисла, веки закрылись под собственной тяжестью. Со сверхчеловеческим усилием Герман занес руку над пультом, кулаком разбил пластмассовый колпачок и вдавил кнопку катапультирования. Сиденье подскочило, вой падающей машины смешался со свистом морского ветра. Автоматический парашют раскрылся, упруго вздрогнул и потянул Парнасова назад в небо. Подхваченный ветром, Парнасов взлетел к облакам. Прошло немного времени, и парашют начал плавно снижаться, и едва датчики кресла коснулись волны, как сработал химический компрессор и под писателем надулся надежный плотик.
Он достал из-за пазухи Буратино и радостно расцеловал его в обе щеки:
– Мы живы, дружище! Вот тебе и кресло-катапульта времен борьбы против культа!
Он дрейфовал весь день, подгоняемый свежим бризом. Палящие лучи нещадно жгли его лицо, но Парнасов был счастлив и спокоен. В его кресло наверняка вмонтирован маячок. Эскадрильи МЧС уже подняты на ноги, еще полчаса и его обязательно найдут. И он не ошибся. Легкая щекотка в ушах вскоре окрепла и перешла в настойчивый рокот. Из-за облака, похожего на кошачью голову, вынырнул самолет-разведчик и помахал ему крылом. Вскоре на горизонте показался белый скоростной катер. Он летел, высоко задрав нос и разрезая морскую пашню на белоснежные ломти. Но радость Парнасова оказалась преждевременной, на носу катера восседал его злой гений. На этот раз калека был одет в белый китель с золотыми эполетами и капитанскую фуражку.
Безвольно дрейфующего Парнасова зацепили тралом, подняли на палубу и без всяких церемоний заперли в трюме. Дальнейшее он запомнил урывками. С завязанными глазами его погрузили в самолет. Очнулся Герман Михайлович в странной комнате с прозрачными стенами. Сквозь пуленепробиваемый пластик на него глазели морские чудовища, рыбы-меч и гигантские осьминоги. За другой стеной резвились гигантские пиявки, похожие на траурные ленты. За стеной напротив, как скутеры, проносились акулы, но не черноморская пятнистая мелочь, а самые настоящие – тигровые. Сопоставив все данные, Парнасов сделал вывод, что его прячут в подвале столичного аквапарка, принадлежавшего его тестю Мерцалову. Суп из акульих плавников был прописан Мерцалову как общеукрепляющее средство, и предприимчивый Рем Яхинович так поставил дело, что этот живой деликатес всегда плавал у него под рукой.