Оранжевая комната

Перминова Елена

Сначала угол, куда меня загнал Он. Десять лет жизни. От встречи до встречи, от взгляда до взгляда, от шепота до шепота.

– Покойся с миром! – с остервенением мазнула я стык между стенами.

– Не вздумай высовываться! – еще раз провела валиком.

– Не нравится? – плеснула краской прямо из банки.

– А мне, думаешь, нравилось? До отупения смотреть на телефон, выскакивать на лестничную площадку при звуках лифта, выжимать из себя последние капли терпения, чтобы понять, принять, поверить. Поверить в то, что ты защитишь кандидатскую, и мы будем вместе. Нет, не сразу, немного погодя, когда подрастет твой сын и поймет, почему ты ушел к другой женщине. То есть ко мне. Мучительно стараться понять,

почему ты не можешь сделать выбор. И принимать тебя таким, какой есть. Растерянным, испуганным, малодушным. Находить аргументы «за» на твои «против» и, наоборот – «против» на «за». Постоянно напрягаться, думать, как тебя не обидеть, утешить, согреть, приласкать. Кем для тебя была я? Любовницей, подругой, не женой? Тебе так нравилось? Еще имел совесть размышлять на тему остроты впечатлений и свежести чувств. Мол, если бы были женаты, не было бы такой страсти. Да у тебя ее и так не было! Наше нелегальное сосуществование придавало тебе уверенности в себе. А мне – постоянный страх. За себя. За тебя. За нас. «Нас» не получилось. Распалось на составные части – тебя и меня. Жаль потерянного времени, лопнувших от напряжения нервов. Слова. Слова. Слова. Все ушло в слова.

Теперь у меня есть силы. Не знаю почему, но они появились именно в тот момент, когда ты мне сообщил, что не можешь оставить свою жену. И попросил прощения за то, что на это решение у тебя ушло 10 лет. Когда мои ладони выскользнули из твоих рук, я выпрямила плечи, подняла вверх голову и увидела небо. Манящее в неизвестное, не важно, к каким событиям, будущее. Но это было движение вперед. К жизни без тебя.

Толстый слой яркой краски не оставил просвета для бледной, немощной, отливающей совсем недавно холодным цветом. Обида была загнана в угол.

Большой круг в центре стены – для моего шефа. Прикинула на глаз – не поместится. Радиус в два метра надо увеличить еще настолько же. Прикусила от удовольствия губу и легким взмахом кисти художника увеличила пространство. Теперь в самый раз: под самым потолком – место для пустой головы. Ниже – хранилище для его тела – бесформенный кусок из жира и мяса, перекатывающегося, как желе на блюдце. Ноги рисую двумя огурцами. Две капли краски для глаз и несколько мазков для всегда раскрытого рта. Осталось передать его главную черту – алчность. Щедро смазываю холст на уровне кисти рук так, чтобы они походили на строительные лопаты. Вышло вполне правдоподобно. Даже оглянулась в поисках натуры, чтобы сравнить копию с оригиналом. Никого не было. Портрет заиграл яркими красками, мокрые еще точки глаз молили о пощаде.

– Что, не нравится? – издевалась я над своим творением.

Я быстро обмакнула кисть в банку и с отвращением, немного отвернувшись в сторону, закрыла ему глаза густым слоем краски. Так же спрятала растопыренные пальцы рук, дутые, по форме батона вареной колбасы ноги. Оставалось замазать выпирающий из оранжевого фона бледно-голубой живот. Острое чувство гнева подсказало сменить технику рисования на более агрессивную. Сняла с полки коробку остро заточенных цветных карандашей, выбрала самые темные тона и начала лихорадочно заштриховывать контуры нарисованного шефа. Карандаши, не выдерживая моего нажима, соскальзывали с полотна, крошились, ломались, падали на пол, раскатывались в разные стороны. Не разбирая их цвета, хватала другие, уже не по одному, а горстью, прикладывала к кругу живота, давила руками, подбирала упавшие и с закипающей злостью кидала по одному в свою кустарную репродукцию. Буйство красок хорошо запечатлело взрывную смесь моих чувств – холодное отвращение, переходящее в слепую ярость.

– Ну, что, облез, старый плут? – кричала я в полыхающий огонь оранжевого цвета. – Ты рассчитывал на бессмертие? На славу и признание? Мелкая, подлая душонка! Жирная, грязная свинья! Так нагло спереть мой проект и поставить под ним свою

подпись! Я видела, все видела, как, высунув свой мокрый язык, ластиком стирал мою фамилию и трясся над буквами своей. Больше тебе этого не удастся. Ты вор, жалкий вор! Ты захлебнешься в собственной жадности, запутаешься в паутине своей лжи! Я все равно докажу, что эта была моя идея, а не твоя! Да куда тебе с твоими куриными мозгами до такого додуматься! Тебе бы только пожрать! У! Сытая, красная морда!

Я рванулась к стене, чтобы сковырнуть с моей стены останки этого убожества. Но тепло, исходящее от оранжевого цвета остудило мой гнев. Я отпрянула, спокойно обмакнула кисть в банку и медленно нанесла на место погребения моего шефа ровный слой краски. Под ней растворилась и моя ненависть.

Теперь фронт работы – правее, у самой двери, где стоят два мягких кресла. Там мы любили судачить с моей бывшей подругой – Анной. Этот угол – место хранения слез радости и шепота печали.

– Так говоришь, надо тебя простить? – обратилась я к креслу. – Пожалеть? За то, что ты не смогла, нет, не захотела отдать мне долг? Огромную сумму денег, которую я копила на машину и отдала, не задумываясь, когда тебе не хватало на коммуналку?

Я начала медленно наносить на бледную стену цветные полосы.

– То есть подарить, да? – добавила я поперечные. – Возможно, если бы…

Я опустила руки. Резко, будто услышала звонок, развернулась к двери.

– Только зачем было писать заявление в милицию? Нести весь этот бред на тему, будто я занимаюсь торговлей наркотиками? Неужели эта цена нашей дружбы? Я тебе – взаймы, а ты, чтобы не отдавать деньги, меня – в тюрьму?

Кисть убегала от моих слов вверх по стене. Вернулась, вырисовывая большой круг, потом меньше, внутри другого, еще меньше, пока не осталось не закрашенным маленькое пятно.

– Объясни, – искала я там Анькин потупившийся взгляд, – почему? Как тебе удалось в мою жизнь запустить корни предательства? Откуда такое вероломство?

Я с размаху брызнула краской в холодную стену и плавными движениями сровняла отчуждение с равнодушием.

Сделала несколько шагов назад. Спиной уткнулась в противоположную стену. И не поверила своим глазам. Только что вкусный оранжевый цвет превратился в тошнотворный коричневый, с едва уловимыми оттенками красного. Точь-в-точь – кирпичный. Как аккуратно выложенная кладка, скрывающая заживо погребенных. Выгребла из холодильника апельсины, приложила для сравнения к стене. Ничего общего. Кожура тропического фрукта контрастировала на этом фоне, как желтое на черном. Золотая вязь на траурной ленте. Цвет стены апельсиновым назвать можно, но уточнив – цвет гнилого апельсина.

Привела в движение всю светотехнику. Включила люстру, настольную лампу, ночник, бра, зажгла свечи. Пламя свечей, преломленное в лучах света, выплясывало, отражаясь на потемневшей стене сложное «па». Заглянула в пустую банку, стенки которой по-прежнему блестели желто-красным рассветом.

– Ничего страшного, – философски изрекла я и отвернулась.

За моей спиной таяли тени из прошлого. Я смело сделала шаг вперед.

Любовный бред

Недоброжелательной ее не назовешь. Прежде, чем сказать мне какую-то гадость, она просила прощения:

– Ты только не обижайся, но…

И дальше следовал перечень моих недостатков, которые, судя по ее менторскому тону, вполне сгодились на пороки. Если не вникать в подробности, а просто взвесить всю сумму обличительной информации, то оставалось только удивляться, как, такой ущербный во всем человек, как я, имеет право на жизнь.

Итак, пункт первый. Я совсем не умею одеваться. То есть мой стиль – это вызов общепринятым нормам.

– Кем, – спрашиваю, – принятых?

– Как! – возмущалась она. – Ты презираешь общественное мнение?