Оранжевое небо
Шрифт:
– Пойдём!
Тарас опомнился: адмирал стоял прямо перед ним. У адмирала оказалось сильное, волевое лицо с тяжёлым подбородком. Спокойные и рассудительные, без единой морщинки глаза, голубые, как утреннее небо. И метровые плечи. Неприятно, что москаль может иметь такой вид, враг должен быть жалок. А тут - широченные, вразлёт, парадные погоны пылают золотом, напоминая крылья... Но сказал он властно, с таким не поспоришь...
За дубовой рощей, на поляне, куда Тараса привёл адмирал, сидели трое - на простой широкой скамье, сколоченной из грубых тёсаных тёмных досок, отполированных
И стоял перед ними деревянный же стол, а на нём простая глиняная чаша с водой из реки.
Тарас благочестиво пал ниц.
– Встань...
Тарас послушно поднялся. Мимоходом он заметил, что место под ним совершенно вытоптано, до голой чёрной земли, будто миллионы людей были здесь до него.
– Что самое главное, что сделал ты в своей жизни?
– просто спросил старик.
Тарас был готов к этому вопросу. Он светло улыбнулся:
– Отец, я отстоял Добро на Майдане!
Морщины на суровом лице старика вдруг пришли в движение, поплыли в разных направлениях, и неожиданно сложились в улыбку. Улыбка засияла всё сильнее и сильнее, словно солнце выглянуло из-за серебряных косматых облаков, и стало Тарасу необычайно светло и спокойно.
– Ты отстоял Добро?..
Тарас, подставив лицо льющемуся на него свету, горделиво расправил плечи:
– Знамо дело, Отец: мы тогда дали отпор Злу. Жадной москальской Импэрии Зла. Мы победили Зло!
– Хорошо!
– засмеялся старик, немного лукаво, и словно тёплый лучик зажёгся у Тараса в груди. Тарас тоже засмеялся в ответ: его переполнило счастье.
– А ты уверен, что они - зло?
Тарас остолбенел от изумления. Лучик в сердце мгновенно угас.
– Знамо, зло!
– после минутного замешательства, наконец, смог вымолвить он.
– Москали же - самое страшное зло в истории! Ведь сто миллионов загнобили коммунисты клятые!
Тарас удивлённо моргал, будто при нём всерьёз сказали, что дважды два - не четыре.
Молодой ласково улыбнулся:
– Ты слишком доверчив; нельзя так легко верить злобным языкам. Поверь, люди обычно гораздо лучше, чем рассказывают их враги.
От улыбки молодого на Тараса накатила новая волна счастья: он вдруг ощутил в себе любовь - могучую, всеподчиняющую, очень добрую и светлую. Любовь не нуждалась ни в чём, она просто переполняла его сердце и свободно изливалась вокруг, как свет маленького горячего солнца в груди. Тарас, захваченный новым чувством, стоял в сладостном оцепенении, пока не вспомнил, о чём речь.
Он недоуменно округлил глаза.
– Отец... Они же антихристы, безбожники! Голодомор!..
От воспоминания о москалях любовь вдруг исчезла - словно
Старик тем временем продолжал:
– Но пусть. Коммунисты - дело прошлое. Что же ты имеешь против нынешних русских?
Тарас легкомысленно пожал плечами:
– Так они ж наследники! Они хотят отнять нашу свободу и незалежность!
Собственные слова почему-то показались ему какими-то неправильными. То ли недостаточно убедительными, то ли неважными - и он крепко задумался, наморщив лоб и подёргивая оселедец. Наконец, нужные слова сыскались:
– Они хотят нас вернуть в рабство!
– В рабство?
– удивился молодой.
– Ты преувеличиваешь. У них своя правда - и она в том, что рабства они никому не хотят.
Тарас от неожиданности дёрнул слишком сильно, и очумело вытаращился:
– Какая у москалей может быть правда?!
– Что ты скажешь, - утвердительно кивнув, сказал старик, - узнав, что они этого вовсе не хотят? Им нужны не рабы, а друзья, равные - чтобы вместе быть весомой силой. Равные. Они хотят вместе с союзниками вести самостоятельную политику, не подчиняться чужой воле.
Тарас покачал головой и украдкой бросил на старика подозрительный взгляд.
– Не-е-е, - нехорошо улыбнулся он, - москали нам не друзья. И вдруг его словно за язык кто-то дёрнул: - Отец наш небесный, прости за дерзость, но Ты говоришь так, будто москальского телевидения насмотрелся... Я думал, Ты гораздо лучше понимаешь происходящее у нас...
Тарас тут же сильно пожалел о сказанном, и испуганно зажмурился, ожидая страшного удара молнии.
– Я не смотрю телевизор, - спокойно ответил старик. От него исходило вселенское спокойствие, как ровный набег тёплых, качающих морских волн; оно передалось Тарасу, и тот, вдруг совершенно успокоившись, ощутил что всё - пустяк, и никто не сердится. Словно уютно сидел у отца на коленях, и спокойное тёплое дыхание щекотало затылок: "А какой круг? Правильно, красный... А это кто? Правильно, кошка..."
– Мне нет необходимости смотреть телевизор. И всё же: как так получилось? Вместе жили, вместе строили. Помнишь, тридцать лет назад тебе было безразлично, украинец ты, русский, казах или еврей - ты себя считал членом братской семьи.
– Не-е-е, - снова едко скривился Тарас, энергично мотая головой, - я с тех пор поумнел... Много прочитал, и многое понял. Я теперь свидомый!
– А может быть, ты не поумнел - а просто тебя натравили на родного брата, оклеветав его? Ведь они твои братья. Вспомни Брежнева, Хрущёва... Вы были истинно равными.
– А кто клеветал - тот пусть и отвечает, а меня это не касается, - ловко отбил Тарас.
– Клевещущий - отвечает, - просто кивнул старик.
– Но как Мне быть с теми, кто охотно верит в клевету? Как быть с теми, кто, поверив в клевету, начинает повторять её другим?
– Он помолчал.
– А вас они считают вообще такими же русскими...
Тарас обиженно вскинулся:
– Не-е-е, мы не москали. Мы Европа. Москали пусть ведут свою политику - но без нас. С москалями нам не по пути.