Орден последней надежды. Тетралогия
Шрифт:
– Ну, раз ты угощаешь, мы не откажемся.
– Ради свадьбы я личного бочонка бренди не пожалею, весь выставлю. Ну а вам, как первым, кому сказал, налью прямо сейчас.
Я копаюсь в мешке, якобы разыскивая фляжку. Добавить опия в бренди в царящей полутьме дело нехитрое даже для ребенка. Не проходит и пяти минут, как молодые люди отключаются.
– В здоровом теле – здоровый сон, – одобрительно киваю я.
Трофейным ножом рассекаю сыромятные ремни, которыми связан пленник. Минут десять растираю ему руки и ноги, пока не восстанавливается кровообращение и рыцарь не приходит в себя настолько, что может
– Выведу тебя за пределы лагеря, а там – как знаешь, – бросаю я пленнику.
Тот кивает и первым делом тянется к оружию. Что значит рыцарские рефлексы: без острого колюще-режущего предмета человек чувствует себя, как мордой об асфальт, то есть – некомфортно.
– Это что тут, измена? – с холодным торжеством выкрикивает чей-то гнусавый голос.
Похолодев, я оглядываюсь. Передо мной, широко расставив ноги и важно возложив сухую ладошку на рукоять трофейного кинжала, стоит мэтр Трюшо, сразу за ним – трое разбойников. Какое-то мгновение я тупо пялюсь на ножны клинка, что явно отнят у пленного рыцаря, – искусно выкованные, украшенные роговыми накладками с дворянским гербом. Похоже, палач наш не брезгует и мародерством. Тут же лицо мэтра дергается, с вытаращенными глазами и перекошенным ртом он испуганной ланью прыскает в сторону. Стоящий за ним воин роняет копье, с коротким всхлипом рушится навзничь, а я с удивлением вижу торчащий из груди убитого нож. Не успеваю я и глазом моргнуть, как один из оставшихся разбойников с ревом кидается на меня. Я с трудом уворачиваюсь от копья, но тот ловко подсекает мне ноги, неподъемной тяжестью наваливается сверху.
Не знаю, откуда взялась эта глупость, что раньше люди были мелкие и чахлые, и даже рыцарские доспехи, что хранятся в исторических музеях, с трудом налезают на современных двенадцатилетних сорванцов. Думаю, дело в том, что это – детские доспехи. Да, здесь делают и такие, на заказ для сеньоров. Обычный доспех достаточно дорог, чтобы просто так простаивать в углу. Его рассекают в сражении, царапают и бьют, неоднократно ремонтируют. Чаще всего доспех ждет та же участь, что и всех изделий из металла в наши дни – переплавка в кузнечной печи.
Дети же участвовали в сече гораздо реже, потому-то их доспехи в основном и сохранились. Вас же не удивляет, что в наше время есть противогазы для детей? Представляю, какие дикие заголовки могут появиться в желтой прессе лет через пятьсот, раскопай люди будущего подобный склад: «Раскрыта тайна века: Россию населяли микроцефалы»!
Так что есть здесь люди помельче, есть и покрупнее, этот же, с мышцами плотными, как железо, раза в два здоровее меня. Я хватаю его за руку с ножом, но мерзавец, явно наслаждаясь процессом, не торопясь, давит сверху, пока кончик ножа не оказывается в каком-то сантиметре от носа. Запястья у противника широкие и толстые, руки волосаты, как у орангутанга, и именно про такой тип лица в народе говорят: кирпича просит.
«Где же тот рыжий, почему не поможет? – мелькает паническая мысль, но тут же я понимаю: – Ушел, оставил меня одного. В этом мире каждый сам за себя».
Хрипя от натуги, я выворачиваю голову, но нож опускается еще ниже, кончик лезвия почти царапает щеку.
– Ну, вот и все, – чуть ли не с нежностью шипит разбойник. – Ты – покойник!
Странно хрюкнув, он отчего-то замирает, изо рта бежит
– Пора уходить, – просто говорит он. – Палач сбежал, я так и не смог его догнать. Если не поторопимся, повиснешь на пыточном столбе рядом со мной. Но сначала мы должны вернуть перстень. Не вернем, так мне лучше остаться здесь.
Я с трудом поднимаюсь, кое-как отряхиваю одежду.
– Ты что, сумасшедший? – холодно интересуюсь я. – Тебя, когда в плен брали, чем по голове били: дубиной или просто поленом?
– Ты не понял. – Рыжеволосый смотрит строго, в глазах ни тени улыбки. – Это перстень кузена дофина. Стоит показать любому барону – примут как самого дорогого гостя. Иметь его – значит, что ты представляешь самого герцога, ясно?
– Удостоверение-вездеход, – бормочу я, опасливо озираясь. – Да, это круто, но слишком опасно. Наверняка он у Шарля, а ни один перстень не стоит моей жизни, потому лично я ухожу.
– Помоги еще раз, – просит рыцарь. – Что сам погибну – ерунда. Бесчестье – вот что невыносимо. А хуже всего, если провалится восстание. Ты видишь, ничего от тебя не скрываю. По всей Франции люди ждут только знака, если их схватят…
Знает мерзавец, на какой крючок цеплять. Я решительно качаю головой, открываю рот, чтобы попрощаться, и с изумлением слышу от себя:
– Ну хорошо, но больше – никаких трупов… без особой нужды. К резиденции главаря восставших крестьян пойдем так…
Глава 2
Той же ночью, лесной лагерь восставших сервов:
Лагерь мирно спит. Давно умолкли визгливые непоседы, угомонились уставшие за день родители; если и мучается бессонницей какой старик, так носа из хижины не кажет. Мой спутник бесцеремонно вытряхнул из одежды лысого разбойника, что повыше и пошире в плечах, нацепил трофейный панцирь, а голову заботливо накрыл железным шлемом. Со стороны сразу видно – вот человек, знающий толк в военном деле.
Сколько я ни смотрел исторических фильмов или кино про индейцев, так там герои обязательно долго ползли по траве, то на четвереньках, а то и попросту на животе, прежде чем добраться до нужного вигвама с пленниками или бунгало главного гада. Иногда герои, что совершенно естественно, промахивались, напоровшись на сокровищницу или на засаду. И хоть бы раз попали в гости к какой красотке! Понятно, красавиц везде недобор, но хоть в кино можно было их натыкать почаще? Засада нам ни к чему, а из всех сокровищ мира в данный момент нас волнует только герцогский перстень, который попал в лапы главаря повстанцев.
Одно меня смущает: как те герои ухитрялись проползать мимо куч навоза, в изобилии наваленных лошадьми и коровами, овцами и козами? Тут и днем иногда так вляпаешься, чуть не до пояса. Если как следует подумать, уже через пять минут подобных упражнений незваные гости должны так извозиться, что, мама, не горюй. Да от них будет с такой силой шибать навозом, что часовые учуют еще за версту!
– Прокрадемся, – поражается бывший пленник, – но зачем?
Сразу видно примитивную средневековую личность, совершенно не развитую умственно. Остро ощущая интеллектуальное превосходство, свысока роняю: