Орден Сталина
Шрифт:
Скрябин вытащил из вольера то, что смог. Медведица оставила себе то, что захотела. В итоге на асфальте теперь лежал обрубок: с двумя руками, с головой, и – с волочащимися фрагментами кишечника там, где должна была находиться нижняя половина тела. И этот обрубок видел, что с ним случилось, мог разговаривать и даже передвигаться. А в вольере ноги девушки, отделенные от тела, но не съеденные окончательно, всё еще дергались, словно и теперь пытались убежать. Колиного друга стало рвать вторично, и рвало до тех пор, пока из него не начала исторгаться одна только желчь.
Настя отчетливо проговорила, обращаясь к Николаю:
–
От ее тела осталась ровно половина, изодранные внутренности свернулись мокрым клубком в том месте, где заканчивался подол ее блузки, и при этом она совсем, совсемне выглядела мертвой.
– Я не брошу тебя, обязательно что-нибудь придумаю, – пообещал Коля, но в голосе его не было обычной уверенности.
И тут кое-что случилось. Медведица решила, по-видимому, не доедать ноги своей жертвы и взялась за более лакомый кусок – нижнюю часть туловища, оторванную в последнюю очередь. Хищница вспорола когтями Настину брюшную полость, но – вместо крови и чего-нибудь уж совсем мерзкого наружу стало выходить другое. Теперь уже все трое: Николай, Миша, Анна – не могли поверить ни своему зрению, ни обонянию: из разодранного Настиного кишечника выпадали на землю свежие цветы– точнее, лепестки и бутоны, распространившие вокруг почти оранжерейное благоухание.
Медведица несколько раз фыркнула, мотнула головой, а потом развернулась и потрусила к своему водоему.
Анна произнесла одно-единственное слово – почему-то по-английски:
– Deinstallation…
И за несколько мгновений всё закончилось. Только что за оградой лежали части человеческого тела, почти обыкновенные на вид, разве что слишком уж малокровные.Но, едва только последний цветок – желтая головка одуванчика, выпал на землю, как случилась метаморфоза: фрагменты Настиного тела в один миг почернели, съежились, а затем опали на землю и рассыпались в прах. Поразительно, но так же быстро истлели Настины туфли, которые остались в вольере: даже подошв от них не осталось.
– Коля! – раздался отчаянный вскрик Насти– той ее половины, которую удалось вытащить из вольера.
Больше девушка ничего не смогла произнести, только потянулась к своему бывшему воспитаннику – и тот, склонившись к ней, сжал ее пальцы, ставшие вдруг мягкими, как перезрелые сливы. Изменения – правда, не такие быстрые, – происходили теперь и с этой половиной Настиного тела. То, что осталось от него, теряло очертания – и одновременно делалось каким-то мокрым, словно его окунули в ванну с водой.
Скрябин понял, что сейчас произойдет, но не выпустил Настиной руки. У него стало темнеть в глазах, но он только встряхнул несколько раз головой, отгоняя дурноту; а на теле его бывшей няньки выступали бесчисленные волдыри ожогов.
– Прости, что не спас тебя тогда, – прошептал Николай.
Настя ничего не ответила. Да и как могла она ответить, если лицо ее уже превращалось в подобие перестоявшего теста? Однако в глазах девушки еще некоторое время сохранялось осмысленное выражение, и Коля мысленно взмолился о том, чтобы она успела его услышать.
Он всё еще сжимал разжижавшиесяпальцы Насти, когда ее тело
Обряд, совершенный много лет назад Вероникой Хантингтон, утратил свою силу.
9
Карета «Скорой помощи» по-прежнему стояла на Большой Грузинской улице, и теперешнему ее пассажиру помощь и впрямь была необходима. Мишу кое-как отпоили дистиллированной водой, и теперь он, бледный до зелени, лежал на носилках в задней части автомобиля.
Анна и Николай сидели в кабине, и ни один из них не решался заговорить.
– Что будем делать? – спросила, наконец, красавица.
– Я отвезу Мишку в больницу, – сказал Коля, – а потом схожу домой, переоденусь и вернусь на улицу Герцена. Мы многое должны обсудить. Но сначала надо сделать так, чтобы тот стрелокне смог дать твоего описания сотрудникам «органов». Сходи, угости его папиросой и дай ему мысленный посыл: чтоб он забыл не только тебя, но и Стебелькова, словно никогда его и не знал.
С этими словами Коля вытащил пачку «Беломора» и протянул одну папиросу Анне. Видя, что та колеблется, он понял это неправильно, заверил ее:
– Не бойся, тебе не взбредет в голову кончать собой!
Красавица взяла «беломорину» и осторожно опустила в карман. Уж конечно, нести ее стебельковскому порученцу Анна не собиралась: никакой необходимости в этом не было. Лубянский сексот действительно сидел сейчас в обезьяньей клетке – Анна сказала чистую правду. Но сидел он там с выражением прострации на лице.
Перед помещением стрелка в клетку красавица кое-что предприняла в отношении него. Когда служитель зоопарка под дулом «Вальтера» отдал ей свою винтовку и по ее приказу уселся на землю, Анна подошла к нему сзади и поднесла к его голове раскрытые ладони – словно для того, чтобы игриво прикрыть ему глаза и произнести: «А ну, угадай, кто это!..»
Но, конечно, так поступать она и не думала.
Анна ухватила стрелка за голову и надавила на его виски кончиками изящных пальцев. А затем начала соединять руки, как будто головы мужчины между ними не было вовсе. При этом Аннины пальцы не просто вжимались, а как бы вплавлялисьв виски стрелка – точно его череп состоял из пластилина, размякшего в тепле. Мужчина закатил глаза и разинул рот – видимо собираясь завопить; но голосовые связки служить ему явно не желали.
Между тем пальцы Анны всё глубже погружались в его голову, так что скоро стало не видно ногтей, а затем полностью скрылись первые фаланги. Мужчина захрипел, и, казалось, его дыхание вот-вот остановится, но тут красавица резко раздвинула руки, выдергивая пальцы из головы сексота. На их месте осталось по пять глубоких впадин, однако они сразу затянулись, пропали – как пропадают борозды, оставленные ложкой на поверхности свежего меда.
Секунду или две мужчина сидел неподвижно, а затем стало ясно, почему Анна подошла к нему сзади: лубянского сексота вырвало – на траву и на собственные ботинки. Молодую женщину это ничуть не смутило.