Орден Сталина
Шрифт:
Своего вопроса он, впрочем, задать так и не успел: упреждая его слова, карлик произнес, дернув кончиками насмешливых усов:
– Пришел я не за тобой. Мне нужно забрать корреспонденцию. Ты ведь знаешь, ктоя, правда?
С «корреспонденцией» – останками палача Семенова – начали тем временем происходить какие-то непонятные метаморфозы, однако жажда получить от почтальонаразъяснения отвлекла Колю и на Григория Ильича он почти не глядел.
– Да, я догадываюсь, кто ты, – кивнул юноша. – Но почему, скажи на
– Всё просто: ты видишь меня двумя разными парами глаз. Обладателем одной из них был Иниго Джонс, который иллюстрировал «Хлориду». Мне приказано было пару раз показаться ему, чтоб он мог меня запечатлеть. – Кембыло приказано, почтальон не уточнил. – Не ошибусь, если скажу, что на странице этой книги ты и увидел меня впервые. А другие глаза принадлежали вот этому. – Он глянул себе под ноги. – Он видел меня неоднократно, и его же глазами увидела меня во сне одна твоя знакомая. Но теперь, полагаю, с человеческими органами зрения он расстался навсегда.
– А почему я не могу видеть тебя своими собственными глазами?
– Я же сказал, что пришел не за тобой и не к тебе, – произнес карлик терпеливо-пренебрежительным тоном, словно объяснял очевидную истину непонятливому ребенку, а затем – ни к селу ни к городу – вдруг спросил: – Боишься меня?
Коля проанализировал сложную гамму чувств, владевших им, и, к собственному изумлению, страха среди них не обнаружил.
– Нет, – сказал он, – я тебя не боюсь.
– Хорошо, – кивнул лилипут. – И, раз ты такой храбрый, я намерен сделать тебе подарок. Я должен был бы забрать у тебя это, – он указал на портфель, который студент МГУ всё ещё прижимал к животу, – но, поскольку никаких указаний я на сей счет не получал, я оставляю его тебе.
Не зная, нужно говорить «спасибо» или нет, Николай только кивнул.
И тут штольню стал заполнять невыносимый запах – то ли канализации, то ли гниющих отбросов. Пытаясь отыскать его источник, Скрябин огляделся по сторонам, а затем посмотрел на ноги карлику – и чуть было не расстался с обедом, съеденным в столовой НКВД.
Тело Семенова, удерживаемое всадником, раздулось наподобие гигантской резиновой грелки, а сквозь дыры в нем, проделанные когтями «почтальона», резкими выхлопами вылетал какой-то зеленоватый газ. Впечатление было такое, что безглазый чекист пыхтит, словно карабкающийся в гору толстяк. Коля глядел на это, от изумления потеряв дар речи; но зрелище длилось недолго.
Тело Григория Ильича достигло предела своего раздувания и взорвалось, как паровой котел. На два десятка метров разлетелись его вонючие ошметки, а вдобавок к ним повсюду разметало какую-то зеленоватую мерцающую слизь, мерзкую, как рвота крокодила. Ошметки, по счастью, до Коли не долетели, зато слизь несколькими огромными кляксами изукрасила ему рубашку, и немалая ее часть попала юноше на голову. Но сам он этого почти не заметил.
Николай глядел туда, где только что лежало тело комиссара госбезопасности – и где теперь находилась лишь дымящаяся лужица, источающая тошнотворный запах желчи и соляной кислоты. Вместе с чекистом полностью исчезли не только его сапоги и мундир, но и то приспособление, с помощью которого Скрябин предполагал
От мерзкого запаха в горле у Скрябина запершило, и он начал кашлять, ощущая разрывающую боль под ребрами. «Вот он, знаменитый адский смрад, – думал Коля, кашляя и прижимая к груди черный портфель, словно это могло помочь, – та инфернальная вонь, которую оставляет после себя, исчезая, любой демон…»
Карлику же всё было нипочем. С деловитой неспешностью он вытащил из седельной сумки большой черный конверт, бросил его на вонючее пятно, а затем рукой, затянутой в замшевую перчатку, припечатал почтовую принадлежность к земле. Отвратительные потеки, оставшиеся от тела Григория Ильича, стали впитываться в конверт, как в промокательную бумагу, пока не исчезли вовсе. Как только это произошло, конверт был отправлен назад в сумку, а мушкетер, заметивший, что Коля неотрывно смотрит на него, соблаговолил вновь обратить на юношу внимание.
– Учти, – проговорил мнимый наездник, указывая замшевым пальцем на корреспонденцию, – таких, как он, осталось еще очень, очень много. Если ты понимаешь, о чем я.
Коля покивал головой, и боль в ней сделалась уж совсем невыносимой; он понимал. Лилипут удовлетворенно хмыкнул:
– Я так и думал, что ты поймешь. Полагаю, мы еще встретимся, так что нет смысла прощаться.
С этими словами почтальон сделал разворот на сто восемьдесят градусов и размеренной походкой отправился в обратный путь.
– Может, и встретимся, если я здесь не отдам концы… – пробормотал Коля, когда цоканье птичьих когтей стихло в отдалении.
Чуть раньше он слышал тяжелый скрежет металла и догадался: круглые щиты, закрывавшие въезд в секретный туннель, снова встали на место. Николай хорошо понимал, что очутился в западне, но не просить же ему было о помощи почтальона ада!
Да и потом, имелось одно дело, с которым Скрябину следовало разобраться немедленно – прежде, чем думать о возвращении, раньше, чем начинать беспокоиться о собственной жизни. Он чуть приподнялся, привалился спиной к стене, чтобы удобнее было сидеть, и положил на колени портфель Григория Ильича. Сразу открыть его, однако, не удалось: замочек на портфеле оказался какой-то хитрый – так просто он не отщелкивался.
– Тоже мне, умелец… – хмыкнул Коля и полез в карман брюк за стебельковскими отмычками.
Неизвестно, о чем он думал, пронося их в здание НКВД и с ними же выходя сегодня оттуда. Если бы его поймали с такими инструментами, Григорию Ильичу уж точно не понадобилось бы пускать в ход папиросы.
В полумраке туннеля орудовать отмычками было не очень сподручно, и в какой-то момент Коля повернул одну из них слишком резко. Замок не просто открылся – отскочил, крышка портфеля сама собой откинулась, и на пол выпал предмет, похожий на яблоко, но сделанный то ли из стекла, то ли из хрусталя. Прозрачная сфера плавно подкатилась к Колиному боку и прямо на глазах стала покрываться трещинами, одновременно увеличиваясь в размерах. А затем вдруг распалась на части, как яйцо, из которого вылупляется птенец. И Скрябин от изумления разинул рот.