Ордынская броня Александра Невского
Шрифт:
Третьего февраля, во вторник, на память святого Симеона Богоприимца татарская рать подошла к стольному Владимиру и стала обступать его со всех сторон. Был ясный и солнечный морозный день. Татарский разъезд числом до ста ратных подъехал к Золотым воротам на расстояние излета стрелы. Снег скрипел под копытами коней. На верхах могучей каменной вежи за ее зубцами стояли князья Всеволод и Мстислав Юрьевичи. Воевода Петр Ослядюкович был рядом с ними. Сотни доспешных русских воинов с луками, щитами, секирами и копьями находились в веже и на стенах, готовые к бою.
Створы дубовых ворот, словно облитых золотом и сиявших на солнце, были прочно закрыты коваными засовами и укреплены бревенчатым тыном. Несколько минут противники без единого слова внимательно рассматривали
— Князь великыи ест ли в граде?
В ответ воевода Петр махнул десницей, и около сотни стрел полетело с верхов вежи в сторону татарского разъезда. Лишь несколько стрел ранило татарских ратников и их коней. Остальные укрылись от стрел щитами. И тут же в ответ стая стрел с татарской стороны ударила в бойницы каменной воротной вежи. Но русичи были готовы к тому, и лишь одна стрела ранила русского воя.
Затем вновь раздался визгливый голос толмача кричавшего русичам:
— Не стреляйте, не стреляйте!
От татарского разъезда отделилась группа человек десять верхоконных, подъехавших близко к воротам. С каменных стен вежи никто не проронил ни слова. Владимирцы молчали. Но слова, выкрикнутые толмачом, повергли в трепет молодых князей Всеволода и Мстислава:
— Знаете ли княжича вашего Володимера? Бе бо унылъ лицемъ, изнемоглъ бедою отъ нужди!
Князья внимательно всмотрелись в лица верхоконных татар и среди десятка раскосых, скалившихся злорадными улыбками лиц, вдруг узрели лицо дорогого и милого их сердцу младшего брата Владимира — князя Московского. Никто уже не чаял видеть его живым. Но тем страшнее было чувство досады, тоски и беспомощности, охватившее их при виде живого, но несчастного и обреченного на смерть родного человека. Многие из тех, кто был тогда на стенах, знали Владимира Юрьевича в лицо. Знали с мальства. Знали, как любил его отец. Тогда у многих видавших виды русских воев владимирской дружины и воев из среды гражан вышла из глаз и застыла на ланитах горькая слеза.
Всеволод Юрьевич сгоряча рванул из ножен харалуг и велел дружине немедля привести к воротам коней. Мстислав поддержал брата. Владимирские вои, стоявшие на стенах, оживились и стали выпрастывать из ножен и из-за поясов мечи, сабли, секиры, и булавы. Все вдруг почувствовали, что они могут смело отворить створы ворот и пойти в соступ на татар в поле, чтобы мстить за князя Владимира, за разоренную Москву, Коломну, Рязань, за тысячи погубленных и полоненных русичей, их жен, матерей, сестер, братьев, отцов и чад. В начавшейся горячке кто-то из молодых отроков и гридей уже побежал по каменным ступеням к основанию вежи, исполняя княжескую волю.
— Братия, луче ны есте умрети перед Золотыми враты за святую Богородицю и за правоверную веру христьянскую! — воскликнул молодой Мстислав Юрьевич сильным юношеским голосом.
Это еще сильнее подстегнуло владимирских воев и они, грозно выкрикивая бранные слова, бряцая оружием, били плашмя лезвиями мечей и сабель о щиты и в свои груди, облитые кольчугами. Только один старый и опытный воевода Петр Ослядюкович был молчаливо суров и спокоен. Седую браду его и усы обметало инеем. Ярко сквозь зимнюю дымку светило холодное февральское солнце. Поднимался ветер и мороз крепчал. Среди общего шума, наперекор бранному порыву, воевода спокойно и тяжело подошел ко князю Всеволоду. Твердо взяв дланью запястье его десницы, направил блестевший харалуг обратно в ножны. Затем негромко, но среди наступившего молчания вполне различимо для всех, сказал князю:
— Не можем, княже, противо им в поле стати, но добре, егда возможем, из забрал обороняти ся.
Сверкавшие огнем глаза князя стали остывать и тускнеть. Он поник челом, и слезы покатились у него из очей. Затем опустил главу Мстислав. Следом перестали бряцать оружием и выкрикивать вои на стенах. Все поняли, что защитить своих родных и близких, укрывшихся в стенах стольного града, можно только сражаясь и умирая в мучениях и страданиях здесь на стенах, под
Тем временем татары, взяв по узду коня полоненного князя Владимира, повели его к реке Лыбеди. С тоской глядели Всеволод, Мстислав и владимирская дружина на происходившее с высоты каменной стены Золотых ворот, понимая, что им уже не выручить и не спасти родного брата и князя.
К утру следующего дня татары встали станом вокруг всего города. Вечером запылал разграбленный отрядом Байдара и не обороняемый никем Боголюбов. Все его население, включая мужей, кметей и гражан, способных носить оружие, бежало на юг— в леса на реке Гусь. А еще утром Бату-хан послал пять тысяч каракиданьского тумена под рукой Хорду и две тысячи найманов, кераитов и монголов во главе с Бури и Тангутом на Суздаль. К вечеру монголо-татары уже ворвались и разграбили окрестные села, Кидекшу и суздальский посад, которые некому было оборонять. Однако суздальский кром, стоявший в речной петле, отрезанный глубоким рвом и защищенный высоченным валом со стороны посада и со стороны заречных слобод, казался неприступным. На стенах и воротной веже крома с факелами, копьями и луками было не менее трехсот воев. Остатки суздальских боярских дружин и посадского люда взялись за оружие. Подступив к крому со стороны посада, вороги пытались перекинуть длинные бревна через глубокий и широкий ров, соединенный с еще более широким оврагом у высокого берега реки Каменки. Но это не удалось. Тогда татарский отряд подошел к воротам суздальского крома со стороны моста через реку. Здесь вал был ниже и ров уже. На реке стоял прочный лед. Под стрелами суздальцев татары навели примет к воротной веже и вышибли тараном врата. Защитники града были перебиты в течение получаса. Озлобленные сопротивлением небольшого отряда суздальцев, татары, ворвавшись в кром, разграбили соборный храм Рождества Пресвятой Богородицы. Княжий двор и монастырь святого Димитрия были сожжены. Прочие монастыри разграблены. Чернецы, черницы, попы, убогие люди, обитавшие при монастырях, были иссечены мечами. Все молодые монахи и монахини, дьяконы, жены священников, дети священнических семей взяты в полон и отведены в монгольские станы.
Большая часть татарского войска, ограбив окрестности, вновь собралась возле Владимира. Шестого февраля с утра в мясопустную субботу китайские мастера стали устанавливать камнеметы для обстрела стен. Под их руководством полоняники делали длинные лестницы и строили тыновой острог вокруг всего города, что бы ни одна живая душа не могла ни проникнуть туда, ни выйти оттуда. Стрелы русских луков и самострелов также не могли разить врага, укрывавшегося за тыном. Большинство владимирцев поняло, что приблизился час вражеского приступа. В городе царили печаль и тоска. Многие приуготовлялись к смерти, одевая праздничное и чистое платье. Кто-то шел к владыке Митрофану и принимал монашеский постриг. Кто-то со слезами молился в храме. Кто-то, уходя на стены драться с врагом, прилаживал и вздевал доспехи, меч, секиру, затем вставал на колени перед родителями, принимая их благословение, следом целовал, обнимал жену и детей. Не было в тот день во Владимире дома, где бы не лились слезы из глаз, где бы не слышались причитания о живых, словно о покойных. Дымом и чадом тянуло с запада, это горели деревянные постройки Рождественского монастыря.
Утром, в неделю седьмого февраля, на память святого Феодора Стратилата татарские пороки пустили в стены града сотни камней. Камнеметы били град сразу в четырех местах. Их поставили там, где стрелы оборонявшихся не могли достать татар и прислугу пороков с высоты стен или воротных веж. Потому по Волжским воротам, стоявшим в низине близко к берегу Клязьмы, ударило сразу двадцать пять камнеметов. На излете стрелы, пущенной с высот каменной вежи Золотых ворот, татары поставили и огородили тыном еще семнадцать метательных машин. Их камни и стрелы били в стену, за которой возвышалась глава храма Святого Спаса. От ударов двадцати пороков стали рушиться рубленые стены Нового города между Ириниными воротами и Лыбедью, что близ Княгининого монастыря. Двенадцать пороков крушили стены града в полете стрелы ошую Медных ворот, стоявших у Лыбеди на скате между двух оврагов.