Орел девятого легиона

Сатклифф Розмэри

Марк сомкнул веки и прикрыл глаза рукой. Он долго лежал так, рассматривая в черноте картины, которые породил рассказ Друзилла. Ему виделось, как подкрепление марширует по дороге – хруст-хруст-хруст – и за ним клубится пыль; виделось, как легионеры преодолевают последнее сопротивление варваров и падает фанатик с месяцем на лбу. Город бриттов превращается в дымящиеся руины, их небольшие поля посыпают солью по приказу командира подкрепления. (Хижины построить снова легко, но соленые поля начнут давать урожай лишь через три года. Но даже если пройдет целая вечность, подумалось ему, все равно ничто не вернет молодых бриттов. Марк сам удивился, что ему это небезразлично.) Ему виделись убитые, Луторий в том числе. Марк надеялся, что в Елисейских полях [14]

для Лутория найдутся лошади. Но отчетливее всего он снова и снова видел Крадока, раздавленного, лежащего посреди истоптанного папоротника на склоне холма. Сначала он был зол на Крадока: охотник нравился ему, и Марку казалось, что тот платит ему взаимностью. Но Крадок предал его… Сейчас злость прошла. Он понимал: Крадок не то чтобы обманул его доверие, предал его, он просто соблюдал верность чему-то другому, более для него важному. Теперь Марк это понимал.

14

Елисейские поля, или Элизиум (греч.) – в античной мифологии поли блаженных, куда по окончании земной жизни попадают любимые герои, вариант рая.

Позже зашел его навестить командир подкрепления, но свидание не принесло радости. Центурион Клодий Максим был превосходный вояка, но человек сухой, с лица его не сходило унылое выражение. Он постоял поодаль, у дверей, и сообщил, что, поскольку все уладилось, он намерен завтра же продолжить прерванный поход на север. Он вел свою когорту в Иску, когда сигнал бедствия достиг Дурина, и ему пришлось отклониться в сторону. Он оставит им на время две центурии для укрепления гарнизона, а также центуриона Герпиния, который возьмет на себя командование крепостью, пока из Иски не прибудет новый командир на смену Марку, а с ним наверняка пришлют и свежие вспомогательные войска.

Марк понимал, что все это совершенно разумно. Подкрепление состояло из легионеров боевого отряда, и центурион легионеров стоял выше центуриона вспомогательных войск. И если он, Марк, будет еще какое-то время прикован к постели, то вполне естественно прислать другого командира до той поры, пока он не сможет выполнять свои обязанности сам. Но все-таки его раздосадовала властная манера центуриона, он оскорбился и за Друзилла, и за себя. Кроме того, ему вдруг почему-то стало страшно. И поэтому он напустил на себя чопорность и высокомерие и до конца их короткого официального свидания общался с чужаком с ледяной вежливостью, выглядевшей почти оскорбительной.

День следовал за днем, их разнообразил только свет лампы или дневной свет, пища, которую есть ему не хотелось, да тени, сновавшие по двору мимо его окна. Еще его посещал Авл с помощником, которые перевязывали ему плечо, продырявленное копьем (он и не почувствовал удара, нанесенного копьеносцем, когда он прыгнул на колесницу), и безобразно искромсанное ранами правое бедро.

Прибытие нового командира все откладывалось, так как несколько центурионов подхватили болотную лихорадку; луна, народившаяся в те дни, когда восстало племя, истаяла, растворилась в черноте, и сейчас в вечернем небе висел бледный серпик новой луны. Все раны Марка, кроме самых глубоких и рваных, зажили. Вот тогда-то ему и сказали, что со службой в легионах для него покончено.

Следует только набраться терпения, и в свое время, как заверил Авл, нога ему еще послужит, но когда – Авл сказать не может. Должен же Марк понять, жалобно убеждал рассудительный хирург, – нельзя раздробить бедро и изорвать мышцы в лохмотья, а потом ждать, что все станет таким, как прежде. Именно этого приговора и боялся Марк со дня свидания с центурионом Клодием Максимом. Больше бояться ему было нечего. Марк принял новость внешне спокойно, но для него это означало утрату почти всего, что представляло для него интерес. Он не мыслил себе другой жизни, кроме как службы в легионе, его подготовили только к ней. Теперь все кончено. Никогда ему не быть префектом Египетского легиона, никогда не выкупить родовое поместье

в этрусских холмах, не приобрести новое. Легион для него потерян, а с легионом скорее всего потеряна и родина. Будущее теперь, когда у него хромая нога, нет денег и нет перспектив, представлялось ему безрадостным и пугающим.

Центурион Друзилл, возможно, догадывался о его настроении, хотя Марк не делился с ним своими мыслями. Во всяком случае, он каждую свободную минуту заглядывал к своему командиру, а Марк, как больное животное, жаждал уединения и частенько желал центуриону очутиться на другом конце империи, правда, впоследствии он с благодарностью вспоминал его участливость и дружескую поддержку в тяжелую пору.

Спустя несколько дней Марк лежал и прислушивался к отдаленным звукам, означавшим, что прибыл новый командир. Он по-прежнему оставался в своих покоях; он было предложил, чтобы его перевели в лазарет, но ему ответили, что для нового командира приготовили другое помещение, а Марк может оставаться здесь, пока не поправится настолько, что сможет уехать, то есть отправиться к дяде Аквиле. Что ж, ему еще повезло, размышлял он в некотором унынии, у него имеется дядя Аквила. По крайней мере, скоро он узнает, похож ли незнакомый дядюшка на своего брата, его, Марка, отца.

Теперь, когда Марку позволили садиться, ему стал виден двор и розовый куст в винном кувшине, который рос как раз под окном. Среди темных листьев алела последняя роза, но пока он глядел на нее, прямо на его глазах упал один лепесток – как большая капля крови. Скоро за ним последуют и остальные. Крепость оставалась под его командованием ровно столько, сколько цвел куст… Куст и в самом деле уже не вмещается в кувшин, подумал Марк. Может быть, преемник его что-нибудь предпримет.

Преемник… Какой-то он будет? Марку не был виден въезд во двор, но вот раздались шаги вдоль колоннады, затем в наружной комнате, а спустя секунду новый командир уже стоял в дверях – очень щегольски одетый, но очень запыленный молодой человек, державший гребенчатый шлем под мышкой. Это был владелец упряжки, которой правил Марк на бегах во время сатурналий [15] в Риме.

15

Праздники в честь Сатурна, древнеримского бога посевов, продолжались семь дней.

– Кассий! – воскликнул Марк. – А я все гадал, будет ли это кто-нибудь знакомый.

Кассий подошел к постели.

– Здравствуй, мой дорогой Марк, как нога?

– Заживает так или иначе.

– Понятно. Что ж, и это уже неплохо.

– А куда ты дел своих гнедых? – быстро спросил Марк, меняя тему. – Ты их не взял сюда?

Кассий опустился на сундук и томно поник в изящной позе.

– Юпитер Величайший, нет, конечно! Я одолжил их Дексиону вместе с конюхом – он будет смотреть за ними и за Дексионом.

– У Дексиона им будет неплохо. Какое ты привел войско?

– Две центурии Третьего легиона, галлы, как всегда. Хорошие ребята, испытанные. Служили на северной границе, прокладывали каменные дороги, раз-другой обменялись стрелами с татуированным народом. – Он томно приподнял одну бровь. – Если они проявят себя в бою так же, как твоя неопытная Четвертая когорта, стыдиться их не придется.

– Думаю, что больше в этих краях беспорядков не будет, – заметил Марк. – Центурион Клодий Максим позаботился об этом как следует.

– Намекаешь на спаленные деревни и посыпанные солью поля? Да, карательные экспедиции – вещь малоприятная. Судя по твоему желчному тону, ты не воспылал дружескими чувствами к центуриону Клодию Максиму?

– Вот именно.

– В высшей степени ревностный командир, – проговорил Кассий тоном седовласого легата.

– Вернее, служака, – резко поправил Марк.

– Если бы ты прочел рапорт, который он подал по возвращении в ставку, ты, может быть, отнесся бы к нему дружелюбнее.

– Хороший рапорт? – удивленно спросил Марк. По его мнению, центурион Клодий Максим был не из тех людей, кто щедр на похвалы.