Орел-завоеватель

Скэрроу Саймон

— Времени это займет совсем немного, но заклятие надо произнести обязательно. Иначе его дух будет обречен вечно скитаться по земле, не находя покоя, на манер ваших римских лемуров.

Мысль о не находящем покоя духе Ниса, блуждающем в сонме земных теней, наполнила Катона ужасом, и он попятился от смотрового стола. Старший хирург опустил правую руку, прижал ее к сердцу мертвеца и тихонько произнес нараспев слова древнего финикийского ритуального заклятия.

— Хочешь совершить над ним и римский обряд?

Катон

покачал головой.

— Хочешь побыть с ним?

— Да.

Старший хирург велел легионерам выйти, и Катон остался с телом усопшего. При этом он едва ли мог дать себе отчет, какие чувства испытывал: тут были и печаль утраты, и горечь из-за того, что Нису выпала столь нелепая смерть от римского метательного копья, и гнев. Нис предал их дружбу. Сначала променял его на трибуна Вителлия, а потом и вовсе дезертировал… или ввязался невесть во что, заставившее его покинуть лагерь. Да и последние слова, которые произнес карфагенянин, предназначались для Вителлия, и это начинало все больше и больше беспокоить Катона, поскольку в нем стали крепнуть подозрения, что трибун был как-то причастен к странному исчезновению лекаря из расположения римских войск. Юноша не отрывал взгляда от тела друга, в то время как сердце его терзали противоречивые чувства.

— Ну, оптион, надеюсь, ты с ним простился, — негромко сказал старший хирург, снова войдя в палатку через какое-то время. — Теперь, извини, твоим другом должны заняться мы. Жара нынче такая, что с телами приходится разбираться как можно скорее.

Катон кивнул и отошел в сторону, тогда как хирург жестом подозвал к себе двоих санитаров, которые со сноровкой, обретенной благодаря постоянной невеселой практике, выпрямили тело и принялись снимать одежду.

— Тебе не обязательно смотреть на это, — заметил старший хирург.

— Со мной все в порядке, командир. Правда.

— Как тебе будет угодно. Извини, но мне пора идти. У меня есть и другие обязанности. Прости, что не смог спасти твоего друга, — мягко добавил старший хирург.

— Ты сделал все, что мог, командир.

Санитары совлекали с Ниса одежду, отделяя вещи, не слишком пропитавшиеся кровью и еще годные к использованию. Остальное откладывали в сторону, на выброс. Теперь, когда сердце карфагенянина перестало биться, прекратилось и кровотечение. Кровавое пятно на окружающей рану коже было быстро смыто ведром воды, и один из подручных врачей начал разматывать повязку, обмотанную вокруг левого колена Ниса. Неожиданно он остановился, вытянув голову, чтобы присмотреться.

— Вот те на. Странно, — пробормотал он.

— Что странного? — отозвался его товарищ, стаскивая сапоги с покойного.

— Под повязкой у него ничего нет. Никакой раны, ни даже царапины.

— Да не может быть, люди не носят повязки забавы ради.

— Нет, говорю же вам, что на ноге ничего нет. А вот на повязке какие-то закорючки.

Любопытство

взяло верх над печалью, и Катон подошел посмотреть на то, что вызвало это волнение.

— В чем проблема?

— Вот, оптион. Глянь-ка сюда. — Санитар подал ему повязку. — На ноге у него ни царапины. Только несколько знаков на этой хреновине.

Катон отошел к дальней стороне шатра, сел на грубую лавку и принялся рассматривать странные загогулины, нанесенные на одну из сторон полоски ткани. Так и не разобрав, что они означают, он сунул повязку за пазуху, решив при свете дня рассмотреть ее получше. Снова взглянув на лежащее на столе тело, оптион увидел, что теперь лицо Ниса обрело безмятежное выражение. Чем же он, бедный, занимался в эти несколько последних дней?

И тут Катон ощутил в палатке еще чье-то присутствие. Трибун Вителлий, вошедший так тихо, что его никто не заметил, остановился в полумраке у входа и устремил взгляд на тело. На какой-то момент он не заметил Катона, зато тот приметил на лице трибуна признаки беспокойства. Беспокойства, досады, раздражения… но отнюдь не печали. Потом Вителлий увидел его и нахмурился.

— Что ты тут делаешь? Ты же должен быть на дежурстве.

— Я принес сюда Ниса, командир.

— Что с ним случилось?

— Один из моих часовых поймал его при попытке пересечь наши линии. Он не ответил на оклик и попытался бежать. Часовой снял его, метнув копье.

— Не повезло ему, — пробормотал Вителлий, а потом, уже более громко, произнес: — И нам не повезло. У нас теперь нет возможности допросить его и выяснить, в какие игры он играл с тех пор, как исчез из лагеря. Успел он сказать что-то перед концом?

— Ничего вразумительного, командир.

— Понятно, — тихо произнес трибун. Произнес почти с облегчением. — Ну что ж, тебе лучше прямо сейчас вернуться в свое подразделение.

— Да, командир.

Катон встал и обменялся с трибуном салютом. Выйдя из душного шатра на прохладный предрассветный воздух, он направился прямо к воротам, стремясь поскорее убраться подальше от Вителлия.

А тот, задержавшись в шатре, подошел к мертвецу, которого санитары натирали ароматическими маслами, готовя к кремации. Трибун пробежал глазами по обнаженному телу Ниса, прежде чем обратить взгляд на его одежду и тщательно оглядеть ее.

— Ищешь что-нибудь, командир?

— Нет, просто подумал, может быть, вы нашли что-нибудь у него… что-нибудь необычное.

— Нет, командир, ничего необычного не было.

— Понятно. — Вителлий поскреб подбородок и внимательно изучил физиономию санитара. — Что ж, если обнаружите что-нибудь необычное… или вообще что-нибудь, доставьте мне это немедленно.

После того как трибун ушел, другой санитар повернулся к своему товарищу:

— А почему ты не рассказал ему о повязке?

— Какой повязке?