Шрифт:
1
Всяк своему нраву работает.
В 1884 году всё наше Жёлтое спалил страшный пожар.
А случилось это в лето, на первое воскресенье после Троицы.
Взрослые подались в лес. Варили кашу, был общий обед. Гуляли.
А детвора, поосталась что в селе, развела под плетнём огонь. Давай себе тоже варить кашу.
А кругом сушь. Ветер. А дома стенка к стенке впритирку, руку не продёрнешь.
Вертается народ с гулянья с песнями да с венками и берёзовыми веточками для украски своих домов – никто своего куреня не снайдёт. Всё погорело.
Никогда наше Жёлтое тако не гарывало.
Четырнадцатилетний Фёдор, будущий
Начали помочью разбирать на своз.
Только примутся подымать бревно, а у Фёдора штанишки это и бегом вниз, всё норовят удрать, ровно тебе чужие.
Семи годков Дуняша, дочка тех, с кем срядились, всё смеялась:
– Эх ты, казара, казара!.. [1]
(Была такая казачья дразнилка.)
1
Казара – малый тонкоклювый дикий гусь.
А тётушка – чутьё у неё ко?щее! – и скажи:
– Не смейся, девица красная. Нету отца, нету матери, а ты не смейся. Ещё в жёны этот казара тебя возьмёт!
Девочка фыркнула:
– Фи! Побегу прям за таковского...
Так уж судьбе угодно было, Фёдор и Дуняша, как под – росли, ломали спину на одних богачей Каргиных.
Фёдор пахал, сеял, убирал хлеб, убирал и сено.
Дуняша смотрела за скотиной, вязала платки.
Приглянулись молодые друг дружке. Сошлись.
Как-то Дуня и говорит:
– Вот где-то здесь, в Жёлтом, наш дом... Продавали сюда. Я ещё потешалась над одним мальцом тогда. А старушка, из родни, похоже, кто и посули за него пойти.
– Ё-моё! – в ответ отвечает Фёдор. – Так то я был!.. Всправде!.. Видишь, вышла ты взамуж в свой же дом. В свой же дом приехала и жить!
2
Работные дети отцу хлебы.
Судьба родителей повторяется в детях.
Я тоже вышла, за кого и думать не думала.
Ой да ну! Это потом...
Нас, детей, было четырнадцать душ.
Я была восьмая.
Сколько себя помню, всё вяжу. Чать, с пелёнок, можно сказать.
У нас как? Нашёлся у кого какой ребятёшка, ещё глаза не пролупил, а ему веретёшку да спицы в руки пихают. Вот тебе игрушки на всю жизнь!
Раз спицей наколется, в другой раз поосторожничает.
Никаких тебе магазинных кукол, никаких тебе медведёв из плюша. Ещё в разор входить.
Проучилась я четыре класса...
А время какое?
Революция.
Гражданская война.
Сам белый атаман Дутов по нашему проходил проулку. Не с песнями... С боями!
Вскоре от тифа и голода помер отец.
На лепёшках из луговой травы далеко не вытянешь. Мамушка и отдай дом мень как за полпуда муки!
И пошли мы искать приюта под чужими крышами.
Пережила я...
А училась я хорошо, хоть из сажи и делали чернила, хоть и писали пером с домашнего гуся, хоть и был на четверых один учебник.
Любила я всякие постановки. Играла в детских спектаклях. Потом, как подбо?льшела, представляла в «Барышне-крестьянке», в «Бедности не порок».
Ещё ух и любила стихи со сцены!
Читала ладно. От зубов только отлетало.
В третьем уже классе так читала – раз три аршина материи дали. Голубенькое. А на нём цветочки аленькие, в виде как малинки.
Я и досейчас помню тот стишок. Может, где чего и переверну, слово там какое не туда суну, так взыск с меня прохладный. Годато какие сошли! Восемьдесят лет не восемьдесят прелых реп. Через плетень не плеснёшь в ровчик, как помои...
Вижу себя маленькую в зале.
Вижу себя на сцене. И блажно ору:
– Ну, подруженьки, скорея!СолнцеВот за этот стих я отгребла в полном количестве три аршина ситца.
Тогда это было сказкино богатство.
А почему это стихотворение я рассказала сейчас? Потому, наверно, я скоро не стану. Пускай мой стишок останется живым. Его ж никто не знает кроме меня...
Ну... Откричала я своё. Клуб зашумел ладошками.
Все в зале всё ахали от восхищения:
– Ну, видать, эта пройдоха будет!
3
Рукам работа – душе праздник.
В двадцать седьмом году у нас создали пухартель «Жёлтинское товарищество».
Все наши сразу качнулись в артель.
Она обеспечивала нас пухом, нитками.
А мы знай вяжи.
Девушкам вываливалось работать больше всех. Днём дома, а с вечера под самый рассвет, до трёх часов ночи, вяжешь на посиделках.
Посиделки – это, думаете, что, половецкие пляски да скачки в обжимку с ухажёриками? Не-е-е...
Да приди я с посиделок без каймы, мать тут тебе сразу сымет строгий и горячий спрос, почему это кайма недовязана. В другой раз и не пустит.