Орест и сын
Шрифт:
Парадная дверь не скрипнула, когда женщина вернулась обратно. Ее тень проскользнула вперед и замерла. Ксения видела спину и высокий воротник, давивший на плечи всей тяжестью убитой лисы. И сразу, как будто того и ждали, снизу, из подвала поднялся тихий скрип дверных петель; полукруглая стена раскрылась на узкую полосу света, и из светящейся полосы выступила вторая тень. Глаза радостно прыгнули ей на плечи, и вся душа, не удерживаясь в оправе, летела вслед: высокий, мелодичный голос, какой не может принадлежать горестной тени, воскликнул: “Оре!..”
Тень, замершая на светлом пороге, съежилась. Полоса света сделалась
Он чадил за Инниной спиной, вспыхивая. Из-под двери понесло сквозняком, она качнулась и затворилась: погас догоревший факел, и лампочку, висящую над входом, шатнуло ударом сквозняка. Вместе с нею шатнулась Иннина тень и косо упала на стену: голова вытянулась яйцом, и волосы, выбившись из-под головной ленты, встали дыбом.
Глаза женщины были раскрыты и пристальны, как у совы. Тени терзали Иннино лицо, — совоокая женщина терзалась жалостью: “Как же ты мог? Она же девочка, боже мой, девочка!” Безобразные тени слетели с Инниного лица засохшими струпьями, и губы, запекшиеся коркой, истончились, светлея, и навстречу этим губам Ксения оторвалась от мертво упиравшейся трубы и шагнула в светлый круг.
Ах, какую безжалостную шутку сыграла с Ксенией чужая жалость! Один поспешный шаг стоил ей потери убежища. Три пары глаз сошлись, как будто вонзились в грудь острыми клинками. Расправляя легкие для вдоха, Ксения потянулась вверх и поднялась на цыпочки. Ноги, ослабленные болезнью, задрожали птичьими лапами, когда она выбросила вперед руки — вырвала пухнувшие меж ребер клинки. Сон, соединяясь с явью, облил ее сердце: “Я пришла... потому что мне снился город и звезда… Там, во сне, я уже знала… Мне стало страшно, потому что звезда предаст и погубит…” Совоокая женщина вошла в круг, круг лопнул и раскрылся. Тени, шедшие хороводом, замерли на стене. “Орест, она больна! Разве ты не видишь — совсем больна!” — женщина повторяла растерянно.
Странное явление девочки спасало от бог весть какой развязки. Крепнущим голосом Орест Георгиевич произнес: “Надо наверх — здесь нельзя”.
В прихожей Ксения размотала теплый верхний платок. Под ним оказался другой — белый, банный, завязанный с вечера. Повязанная белым голова и домашний халатик придавали ей больничный вид, который сам по себе оправдывал жалостливое восклицание. Светлана посадила Ксению на диван и подошла к окну. На ладонь приоткрыв занавес, она выглянула во двор. Стена напротив оставалась непроницаемой, — ни одно окошко не прожигало ее насквозь. Светлана вертела в пальцах подхваченное с подоконника перо. За спиной включили верхний свет, и в оконном стекле отразилась комната, разоблаченная до последнего угла. Антон, одетый в пижаму, показался в дверях и замер ошеломленно.
“Тебя родители прислали?” — Инна прошептала сбоку. Ксеньина голова дернулась,
Голова Ореста Георгиевича откинулась назад. “Дальше”, — он приказал хриплым голосом.
“Там кирпичная башня и дорога. Она лежит между стенами и вся выложена плитами: желтые львы, прямо по голубому...” — “Врешь! Ты подсмотрела!” — Инна вскрикнула отчаянно и сжала у горла кулаки.
“Она не врет. Я тоже... Мне тоже… снилось…” — быстро и сбивчиво заговорил Чибис. Женщина кинула перо на стол и приблизилась к нему. Сжав его локоть, зашептала настойчиво. Чибис выскользнул из комнаты.
“Понимаете, я хотела накопить и отдать, но сразу заболела, и завтраков больше не было. Я пришла сказать, что обязательно накоплю...” — “Без тебя отдали”. — Инна шевелила мертвеющими губами.
Чибис вернулся и сел к столу, поджав под себя ногу. Рука пошарила и наткнулась на перо: втянув голову в плечи, он принялся царапать по столешнице.
“Орест, девочке нужно лечь!” — женщина заговорила жестко. Чибис не поднял головы: он чертил и чертил, словно записывал за ними слова. “Сейчас она ляжет, — громко и раздраженно произнес Орест Георгиевич. — Она ляжет, когда я пойму, при чем здесь мальчики и этот город. Там, — он ткнул пальцем вниз, — она говорила другое!”
“Что бы мы ни говорили здесь, там мы заговорим по-другому”, — раздался влажный голос. Павел Александрович входил в двери. “Это я попросила позвонить, девочке нужен врач”, — над плечом Ореста Георгиевича Светлана объяснила коротко.
Чибис царапал и царапал по столу. К его недоумению, Павел Александрович, вызванный к больной Ксении, взглянул на нее мимоходом и прямо направился к отцу. Он встал напротив, коротким жестом нащупал позади себя стул и сел. Глаза отца избегали его взгляда. “Погасите верхний свет и направьте торшер”, — распорядился Павел Александрович. Чибис потянулся послушно: торшер, незаметный в ярком свете, вспыхнул. “Итак, что же говорила девочка?” Из Ксеньиного угла белел головной платок.
“Она говорила, — Орест Георгиевич сцепил пальцы, — про какую-то звезду, которая предаст и погубит…” Светлана видела: он пытается усмехнуться. “Нет, не то. — Он отмахнулся нетерпеливо. — Она говорила, что видела сон и город, но стоило нам подняться, все изменила: сказала, что умрет, потому что в ее семье умирают все мальчики”, — он объяснял раздраженно. Павел Александрович взглянул на Светлану. “Девочка была внизу, в парадной”, — та обронила коротко.
“Так ли я понял, что девочка боится умереть, потому что умирают мальчики? Но ведь она — не мальчик. Ответь мне теперь, есть ли логическая связь между смертью мальчиков и ее собственной смертью?” — “Логическая? Здесь есть какая-то другая, но мне никак не уловить”. — Орест Георгиевич водил ладонями по груди, хмурясь.
“Ты только не беспокойся! Если связь есть, мы ее сейчас же уловим. Девочка сама нам поможет”. Не оборачиваясь к дивану, Павел Александрович поманил пальцем, и Ксения покорно вошла в круг, описанный плоеным абажуром. Светлана смотрела на жалкий платок и думала о том, что нет ее сил жалеть чужих.