Орфические песни

Кампана Дино

Жестоко разочарованный и оскорбленный, Дино решился переписать свою заветную книгу заново — отчасти по черновикам, отчасти по памяти. И чувство уязвленного достоинства, и ответственность за написанное — мобилизовали и сосредоточили его, как вероятно, ни одно другое дело за прожитые двадцать девять лет жизни.

На свет явилась совсем новая книга. Она не только сильно выросла в объеме, но и по качеству была намного выше, чем первоначальный вариант. (Это выяснилось спустя полвека, когда нашлась пропавшая рукопись.) Фрагменты, созданные в разное время, удалось связать единством замысла и стиля в единый лирико-мистический текст.

К концу мая 1914 года работа над текстом была закончена. Попытки устроить его в известные издательства успеха не имели. Луиджи Бандини, чуть ли не единственный близкий товарищ Кампаны в родном городе, взялся организовать

подписку. За короткое время удалось собрать задаток для местного типографа. Не может не удивить факт, что на издание книги, весьма далекой от провинциальных вкусов, автор которой к тому же имел репутацию полупомешанного, внесли деньги, ни много ни мало, сорок четыре человека. Возможно, это было сделано из уважения к отцу-учителю.

На плохой разносортной бумаге, в примитивной типографии, с кучей огрехов — книга все-таки была отпечатана. На обложке значилось: «Орфические песни. Трагедии последнего германца в Италии» [4] . Далее: «Вильгельму II, императору германцев, посвящается».

Не успела на книге просохнуть краска, как наступил август четырнадцатого. В мае следующего года Италия вступила в войну на стороне Антанты. Германофильские выверты теперь попахивали не только скандалом, но и обвинением в агитации в пользу врага. Продавая книгу в литературных кафе, рассылая ее друзьям и знакомым, Дино наспех вырезал страницу с посвящением кайзеру, но недоуменных вопросов и упреков избежать не удалось. Выручка была ничтожна. Своевременно вернуть долг типографу не удавалось. В результате большая часть тиража не попала ни в руки поэта, ни в руки читателя. Она исчезла, подобно тому, как прежде исчезла рукопись. Вероятнее всего, типограф, не дожидаясь беды на свою голову, пустил «трагедии последнего германца Италии» под нож.

4

Подзаголовок был на немецком.

Вслед за миллионами сверстников, Кампана в годы войны минимум дважды подавал заявление в действующую армию, но без успеха. Зато его столько же раз арестовывали по подозрению в шпионаже в пользу Германии. Поводом была… «нетипичная для итальянца» внешность. К счастью, книжка с посвящением кайзеру в списке «улик» не значилась. В осенние дни 1917 года, когда германские дивизии, прибывшие на помощь австро-венграм, навели ужас на Северную Италию, эта единственная строчка могла стоить поэту жизни…

В 1916 году судьбу Дино, как сполох молнии, осветила любовь. То был беспокойный роман с сорокалетней писательницей Сибиллой Алерамо, которая легко и уверенно присоединила его к богатой коллекции своих молодых (и вовсе юных) любовников, а через полгода бросила. Для Сибиллы эта маленькая история стала сюжетом очередного романа — теперь уже в литературном смысле. Для Дино все кончилось куда хуже. Он был совершенно раздавлен случившимся. И разрыв с любимой, и прежние обиды срослись в мозгу в фантастическую картину унижения, преследования и травли со всех сторон. В январе 1918-го он снова оказывается в клинике. Через два месяца его судьба будет решена: «принимая во внимание, что состояние душевного здоровья Кампана Дино не подает никаких надежд на улучшение, заключить его в психиатрическую лечебницу окончательно». На всю оставшуюся жизнь. Выглядит дико, но право выносить такие решения закон предоставлял не врачебной комиссии, а обычному уголовно-гражданскому суду.

Поэт был надолго забыт друзьями, знакомыми и читателями. Родители в середине 20-х умерли, брат со своей семьей жил слишком далеко. Лишь в 1928 году, когда издательство «Валекки», не уведомляя автора, перепечатало «Орфические песни», в журналах стали появляться «воспоминания о Кампане»… В это время его периодически навещает известный психиатр Карло Париани, исследующий воздействие психических отклонений на гениальность. Впоследствии записи об этих встречах, собранные в небольшую книгу, станут важным источником для биографии поэта [5] . Целых два года в беседах с гостем Дино несет околесицу в стиле гоголевских «Записок сумасшедшего», но в начале 1930-го в его состоянии что-то меняется. Бред уходит; Кампана помногу говорит о литературе, отвечая на вопросы с исчерпывающей полнотой и ясностью. Просматривая принесенное доктором новое издание «Песен», он по памяти отмечает допущенные

неточности. Во вступительной статье прежний товарищ, критик Бино Бинацци, называет его лучшим лириком современной Италии и выражает надежду на возвращение «несчастного гения» в литературу… Реакция Кампаны:

5

С. Pariani. Vite non romanzate di Evaristo Boncinelli, scultore e Dino Сатрапа, scrittore. — Firenze, Valecchi, 1938.

— Нет, господа, я не несчастен. Я доволен жизнью. Только я ведь и вправду сумасшедший.

В 1931 году в больнице шли разговоры о возможном выходе Кампаны на волю. Для этого требовалось новое судебное решение. Когда у Дино спрашивали, собирается ли он вернуться в литературу, он отвечал, что хотел бы зарабатывать на хлеб физическим трудом.

Он умер 1 марта 1932 года после двенадцатичасовой агонии, был похоронен менее чем через сутки, без отпевания в церкви и без оповещения родных. Телеграмму брату дали уже после похорон. «Заражение крови от поранения ржавым железом». Больничная карточка Кампаны странным образом пропала из архива. Когда, много позднее, событиями последних дней поэта заинтересовались историки литературы, писатели и журналисты, старые служители больницы не могли рассказать им ничего определенного. В версиях нет недостатка; но порой за ними стоят не документы и достоверные свидетельства, а стремление к сенсации и скандалу. Это относится, в частности, к нашумевшему роману Себастиано Вассалли «Ночь кометы» (1990), представленному публике как «правдивая история жизни и смерти Дино Кампаны».

* * *

Почему книга Кампаны названа «Орфические песни», если об Орфее, орфизме, орфиках в ней нет ни единого слова? Среди авторов, у которых поэт из Марради черпал идеи и вдохновение, исследователи лишь изредка вспоминают Жерара де Нерваля. Весь религиозный поиск Кампаны, вне сомнения, продолжает путь, намеченный Нервалем; именно в его книге «Дочери огня» (1854) он услышал призыв приобщиться к таинствам «Великой Богини» — тем самым, в которые, по мнению Нерваля, был посвящен некогда Орфей.

Весь строй мира, обступающего нас на страницах «Орфических песен», определен своеобразной религией их автора. Описания города, дикой природы, моря у Кампаны напоминают пейзажный фон на сакральных картинах мастеров высокого Возрождения. Вот город, citt`a, непременно окруженный стенами, уставленный частоколом боевых башен, число которых в одной Болонье когда-то, веке в XIV или XV, доходило почти до сотни. Город Кампаны есть что-то почти идеальное, соотносимое со сном, мифом, религиозным экстазом. Это мир, как бы растущий от земли в небо, над зубчатыми стенами, куполами и готическими шпилями которого возвышается фигура живущего здесь Божества. Присутствие Божества обозначает или статуя Мадонны, или некий подобный облаку неясный, ускользающий Образ, бросающий на землю зыбкие тени: как его отражения, движутся по улицам женские фигуры… За кольцом стен — сельская округа, campagna, место тяжелого труда и скудного быта. Наконец, мир дикой природы, где безраздельно правят стихии — ветры, струи, снега, где уху героя слышны хоры звезд и рокотанья недр. Фигура поэта художественно и мистически связывает все эти мировые регистры, подобно фигуре святого на живописном полотне. Свои плотские и душевные мучения, в которых нет ничего «высокого» или «героического», он несет как святой Себастьян — стрелы, пронзающие грудь, как святой Франциск — свои стигматы…

Божество Кампаны имеет женский лик; соответственно, тема женщины является нервом всего его творчества. Женский образ у него всегда — «мимолетное виденье»: промелькнувшая фигура на улице, силуэт в окне, картина, поэтическая строка, кадр фильма. То, чем поэт не обладает (даже если пишет о плотской близости), а может лишь проводить взглядом. Как всякой небесной сущности, женщине сопутствует белый цвет — поэт использует его, даже передавая ее внутренние состояния, вплоть до физиологических. Женские фигуры выстраиваются в мистическую лестницу, возводящую к идеалу Вечной Женственности, Красоты, Нежности, Грации (слово «grazia» в итальянском означает как красоту, так и благодать, и милость), созерцанию которого посвящает себя поэт, отклоняя образ Бога-Царя патриархальных религий. Все многообразие жизни, чувства, мысли, вся мудрость природы и истории говорит поэту женскими голосами и смотрит на него «тысячами нежно-любящих глаз небесных видений».