Ория (сборник)
Шрифт:
Моя милка в домовине, Домовина на рябине. Ничего, что холодна, Мне по гроб верна она! Эх ма!
Краем глаза он покосился на венета. Тот слушал серьезно, кивая в такт немудреному напеву. Згур нахмурил брови:
Ты — мертвячка, я — мертвяк, Мертвяками станет всяк! Покладу на ложе я Мертву, но пригожую! Эхма!
— Ух, ты!
подхватил венет и даже притопнул.
На погосте — шум и гам, Мертвяки гуляют, Задирайте, девки, юбки, Ежели поймают!
Костомаху обгрызу, Черепок оставлю, Чем землею засыпать, Лучше тризну справлю! Эх ма!
— Ух, ты! — повторил
Нонче ночка удалась — Раскопал могилу. Хочь воняет оно сильно, Все одно я с милой!
— Эх ма! Ух, ты! — грянули они в два голоса, после чего Згур петь больше не смог — его душил хохот.
Ярчук тоже засмеялся — громко, натужно. Затем с трудом перевел дыхание и удовлетворенно хмыкнул:
— Отож!
И, подумав, добавил:
— Крута кощуна! Таперя не сунутся!
Згур и сам был доволен. Только бы «чугастр» не предложил ему спеть этакое где-нибудь на людях! Тут не только мертвяков распугаешь!
286
Ночью вновь приснился давний сон. Бусел — сгинувший, тот, что был до Великой Войны, десятки черных крыш, высокий частокол у речного плеса. Отец стоял рядом, глядя куда-то вдаль, в сторону подернутого вечерней дымкой леса. Згур успел удивиться. Здесь всегда лето, когда бы сон не снился…
— Ты отомстил?
Отец спросил, не оборачиваясь, и Згуру почудилось, будто Навко Месник, тысячник Седой Велги, сердит на сына. Ведь он обещал!
— Я не смог, отец…
— Почему? — Навко резко обернулся, молодые глаза смотрели сурово, неулыбчиво. — Почему? Потому что Ивор был когда-то воином Велги? Пожалел оборотня?
— Ивор… Ты… Он не оборотень! Згур растерялся. Наверно, он должен ненавидеть Палатина. Но ведь тот, кто ныне правит в Валине, и есть…
— Пожалеть можно каждого! — слова падали тяжело и мерно. — Мы убивали сполотов, хотя каждый был человеком — как ты и я. Сполоты убивали нас.
— Но ведь война кончилась, отец! — Згур вспомнил тот, прежний разговор. — Ты сам говорил…
— Говорил… — голос зазвучал тише, плечи под красным плащом еле заметно дрогнули. — Война кончилась, Згур, и на наших могилах давно растет трава. Я ведь погиб — еще тогда, под Коростенем. Ивор — это уже не я. Помнишь, ты хотел отомстить? А теперь? Теперь тебе нравится Великий Палатин Валинский. Еще немного — и ты полюбишь его. Кем же ты станешь, Згур?
— Я… Неправда! — Слова не шли. — Он предатель!
— Да! Я стал предателем — и умер. Помнишь, я говорил тебе, что есть нечто пострашнее, чем чаклунские козни? Можно умереть — и даже не заметить. И самому стать
Смертью…
…Прощальные слова Теллы — нелепые, жуткие. «Ты назвался Смертью, парень! Станешь Смертью ты теперь!»…
— Я долго думал, почему Ивор стал предателем? В Ирии много времени, Згур, хватает на все… Нет, не из-за Аланы! И даже не потому, что хлебнул крови и власти. Это страшно, но все же не из-за этого… г — Тогда почему? — заторопился Згур, видя, как туманом покрывается близкий горизонт, как тают черные дома на холме.
— Почему, отец?
— Не знаю…
Голос донесся еле слышно, словно издалека.
— Не знаю… Может, потому, что он забыл, как пахнет полынь — та, что растет у нашего дома. А ты помнишь?
Згур хотел ответить, но серый сумрак сменился глухой чернотой. Земля ушла из-под ног, в уши ударил зловещий посвист, и чей-то скрипящий голос прокаркал: «Жив! Жив! Жив!..»
Глава 11. ВАТАГА
Горячая вода обожгла кожу. Згур чуть поморщился, провел ладонью по подбородку. Чисто! Кажется, порядок.
Оставалось выплеснуть воду из котелка, вытереть бритву и двигаться дальше. Уже смеркалось, и следовало поспешить.
Ярчук, наблюдавший за странным занятием «молодого боярина», осуждающе вздохнул и любовно огладил бороди-щу, на этот раз вновь заплетенную в косички. Згур улыбнулся:
Борода предорогая! Сила мне тобой дана! Жаль, что тела часть срамная всем столь явно не видна!
— Ась? — недоуменно откликнулся венет.
— Верши, — удовлетворенно пояснил Згур. — Сам же научил!
Ярчук крякнул, нахмурился, вновь огладил любовно завитые косички:
Гой еси, скоблено рыло! Сколь отраден мне твой вид! Худо лишь, что моя мила с гузном спутать норовит!
Хорошо, что бритва была уже в мешке. Згур согнулся от хохота, с трудом глотнул воздуха:
— П-повтори!
Венет с невозмутимым видом удовлетворил его просьбу. Ярчук не переставал удивлять. И тем, что, пробредив полночи, наутро, как ни в чем не бывало, двинулся в путь, ну и, конечно, «верши». Уж не сам ли он про «бедну людь сложил?
…Места были знакомы. Опушка, старая, занесенная пушистым снегом землянка, дорога, уводящая на полдень, Там, за деревьями, их поджидал подлец Ичендяк, а здесь совсем рядом с их костерком, когда-то лежала Улада…
Згур заставил себя остановиться. Не вспоминать! Вспомнишь — и сразу становишься слабее! Главное — дошли. Там, за невысоким бугром, село…
— Али в гости собрался?
Кажется, венет начал что-то понимать. Ну и пусты Только бы бабка Гауза была дома!
Ярчук вскинул мешок на плечи, поправил лыжи:
— Знамо, в гости! Ты, боярин, все по утрам лик скоб.. лишь, а таперя — на ночь глядя. Уж не к девице ли?
Згур удовлетворенно провел рукой по щеке. Чисто! Хо., роша бритва!
— А вот сейчас и увидим!
Село утонуло в снегу почти по самые крыши. Над изба-ми вились белые дымки, лениво лаяли собаки, издалека до^ носились негромкие голоса. Повеяло теплом, вечерние покоем, сразу же заныли уставшие плечи. Згур оглянулся вспоминая. Кажется, туда, в конец улицы…
Землянка, столь ему памятная, исчезла. На ее месте стоял дом — добротный пятистенок со слюдяными скопи ками и высоким крыльцом, над которым медвежьей головой скалился резной конек. Згур сбросил лыжи, взбежал на крыльцо. Интересно, дома ли Ластивка? На стук открыли почти сразу. На пороге стояла высокая худая старуха в накинутом на плечи мохнатом полушубке, Из-под серого платка остро глядели выцветшие от долгиех лет глаза.