Орленок
Шрифт:
Если бы каким-нибудь чудом Тоня очутилась здесь и они оба сидели бы рядом перед огнем! Он рассказывал бы ей про свою партизанскую жизнь, а она смотрела бы на него сочувствующими, понимающими глазами и слушала бы так, как она одна умела слушать, внимательно вникая в каждое слово. И хворь бы его как рукой сняло.
Печка догорала. Шура помешал рассыпавшиеся золотистыми угольками дрова, закрыл вьюшку и влез на разогревшуюся лежанку. Милое смугло-розовое Тонино лицо всплыло перед закрытыми веками. Губы ее шевелились. Слов он не мог разобрать.
— Что, что ты говоришь? —
Сквозь забитые досками окна свет проникал скупо. Шура не сразу сообразил, где он находится и утро это или вечер. Вымокшая рубашка липнет к спине. Во всем теле приятная слабость. Он хорошо поспал и прогрелся. Пожалуй, вся хворь вышла испариной. Еще одна ночь в тепле и покое— и он будет совершенно здоров. Ему захотелось есть. Он вспомнил про краюху с медом, вытащил ее из кармана вместе со сплющенными яйцами в раздавленной скорлупе, съел с жадностью.
Щелки в окнах медленно темнели. Значит, он проспал почти целые сутки. Может быть, теперь он в состоянии будет пробраться к своим? Но лежанка держала еще не остывшим теплом, и тяжело клонилась голова. Кто-то негромко постучал за дверью. Или это ему послышалось?
— Шура!
Он приподнялся на локте.
— Шура!
Нет, теперь уже совершенно отчетливо. Он вскочил, бросился к двери.
Они были все тут — Левушка Виноградов, Сережа Аверин, Коля Бочков, Илюша Доронин и Жора Холопов. Как они узнали?
Они заговорили все разом, перебивая друг друга:
— Сережка заметил, что у вас по крыше дым стелется.
— И я побежал сказать твоей бабке. А она перепугалась. Говорит: «Наверное, Шурка там. Он больной». — говорит.
— Ну, Сережка нас всех и позвал.
— А мы захватили разную еду.
Илюша зажег керосиновую коптилку, которую ребята принесли с собой. Коля затыкал тряпками щели между досками в окнах. Левушка и Жора расставляли на колченогом столе мясо, хлеб, молоко, мед. Это был пир наподобие тех, которые они устраивали два года назад в маленькой землянке под горкой. Только теперь их командир стал настоящим бойцом.
— Бабка велела тебе уходить скорей, — сказал Сережа. — Как бы не застукали тебя здесь. Дым и другой кто мог заметить.
Шура беспечно махнул рукой:
— Ерунда, ничего не будет! Сегодня в ночь уйду, никто и не увидит.
Он и радовался встрече с товарищами и немного смущался тем особенным уважением, которое чувствовалось теперь в их отношении к нему. А что он такого сделал? Партизан-разведчик. Мало ли их!
— Куда же нам теперь податься? — Коля выжидающе смотрел на него. — Когда мы разные военные игры устраивали, помнишь, Сережка хотел летчиком стать, Илюша — танкистом, а Жора в кавалерию метил.
— Я даже колхозный молодняк выхаживать начал, — живо подхватил Жора, — хорошего коня хотел вырастить.
— Теперь, значит, всему крышка? Что же нам при немцах-то делать?
— Как что делать? — удивился Шура. — Воевать, фрицев бить.
— Да ведь воевать-то нас еще не берут, — попробовал было
— А ты не жди, покуда возьмут. В партизаны иди. Чем партизан не боец?
Ребята молчали, смущенные. В партизаны! Легко сказать! И заманчиво и, надо-таки сознаться, страшновато, А родители что заноют? Разве они допустят? Шура другое дело. У него отец с матерью особенные.
— Я вас в лес не зову, — угадывая их мысли, говорил Шура. — В землянке тяжело. Не каждый выдержит. Уж на что я здоровый, а и меня скрутило. Только партизанить можно и у себя дома сидя. Узнавайте, какие части немецкие проходят, сколько их, откуда они, куда идут, какие здесь осели, зачем. Я буду приходить, а вы мне все выкладывайте. Мы с Красной армией связь держим. Передадим, куда надо. Можно и не здесь встречаться. Где-нибудь в лесу. Назначим место и сойдемся.
У ребят глаза разгорелись. Они будут принимать участие в войне, а родители ничего не узнают, не смогут помешать.
— Вот я вам расскажу, как мы недавно у немцев колхозных свиней отбили. Кто помог? Парнишка лет двенадцати. Вышли мы как-то на разведку, человек пять нас было. Идем мимо деревни, покурить охота. А табак весь. Завернули в первую избу, спросили у колхозника. Он дал нам махорки. А тут парнишка его прибегает: «Тикайте, говорит, в деревне немцы». — «Где они?» спрашиваем. «Свиней стреляют». Ну, мы в лощинку. Залегли в кустарнике. Ждем.
Шура захлебнулся кашлем и долго не мог передохнуть. Он так увлекся рассказом, что забыл про свою болезнь.
Ребята глаз с него не спускали.
— Ну, а дальше что?
— Залегли, значит, мы, — откашлялся наконец Шура, — ждем. Минут тридцать-сорок прождали. Глядим, идут двое немцев, за ними пять подвод тянется. На передней подводе один фриц торчит, на задней другой. Отъехали они шагов на сто, еще четыре немца идут. А уж начало темнеть, прицел не может быть точным. Пропустили мы их метров на триста и дали залп. Что тут сделалось! Затрещали автоматы. И сзади нас огонь и спереди. Ну, думаем, крышка, окружили нас со всех сторон, теперь капут нам всем. Минут тридцать перестрелка длилась. И все. Тихо. Вылезли мы из засады, глядим, подводы стоят, а немцы разбежались. Только одного раненого бросили. Да убитый лежит. Оказывается, это они разрывными в нас стреляли. Кусты позади нас на воздух взлетали. Ну нам и показалось, что нас со всех сторон обстреливают. Тут прибежали мальчишки деревенские. Мы с ними и отравили четыре подводы с свиными тушами обратно в колхоз. Себе только двух свиней отобрали и отвезли в землянку.
— Вот это жизнь! — вздохнул Жора.
— Какой ты счастливый, Шурка, — сказал Левушка, — настоящий герой!
— Герой! — засмеялся Шура. — Никакого геройства в этом нет. Каждый должен обороняться.
— Но нас ведь еще не призвали, — осторожно заметил Левушка, — мы еще…
— Маленькие? — иронически усмехнулся Шура. — Вот начнете партизанить, сами поймете, какая радость помогать Красной армии. Кто в это дело раз втянулся, никогда не бросит…
И вдруг почувствовал, что страшно устал. Веки опускались сами собой. Одолевала зевота.