Орлиная гора
Шрифт:
Темка набычился, уперся кулаками в стену. Где-то там, за толстой каменной кладкой, через тысячи шагов по золотой пустыне бьет источник. Холодная, свежая, чистая вода поит воздух влагой. Подставить бы ладони горстью, ткнуться губами… Митька мотнул головой:
– Я клятву королю давал.
Дверь открывается наружу, на нее нанесло столько песка, что не сразу и сдвинешь, но Митька должен это сделать. Темка, наваливаясь на створку, вкладывал всю свою злость, точно она виновата. На сапоги просыпалась бронза, ударило по глазам солнце. Все, Темка протиснется.
– Ты
Темка глянул на восход:
– Домой. Шурку перехватить, пока не ушел. Нечего ему по Пескам шляться. Митька… Ну… Пошли, а? Сразу к источнику. Там вода. Ты же мне свою отдал. Пошли!
Мотнул головой:
– Нет. Топай давай, а то хватятся.
Трудно прощаться, если не уверены, увидятся ли еще. Митьке – оставаться в умирающей от жажды крепости. Темке – дорога в Черные пески, из которых можно не вернуться.
– Иди, – повторил Митька.
– Дурак! – голос Германа накрыл мальчишек. Темка рванулся к двери, но ему заломили руки за спину. – Дурак! – повторил капитан и с размаху ударил Митьку – брызнула кровь из разбитого носа. – Мы же за вами следили! Он бы привел нас к источнику!!! Дерьмо шакалье!
Княжич отер кровь с лица, рывком поднялся. Ярость полыхнула алым огнем перед глазами:
– Как ты смеешь?!
Удар сбил с ног, заставил хлебнуть горячего, колючего воздуха. Герман наклонился, схватил Митьку за грудки. Глаза капитана светились ненавистью:
– Игры кончились, сопляки. Я из-за вашей дурости подыхать не собираюсь. Я твоего дружка на кусочки порежу, кожу сдеру, но он расскажет! Сам виноват, княжич, надо было соглашаться с ним идти.
Митька вскинул голову, встретился глазами с Темкой:
– Он не скажет.
Матерь-заступница, он не скажет!
– Скажет. Все скажет!
Помоги ему…
Темка выгнулся, рванулся из пут. Сквозь оглушающую боль послышался голос Митьки. Чудак, разве их можно сейчас в чем-то убедить? Бесполезно, подумал Темка. Бесполезно.
Боль снова покатилась вдоль позвоночника, вырвалась криком сквозь стиснутые зубы. Будь ты проклят, сволочь! Закусить губу до солоноватого привкуса. Больно! Как больно, мамочка! Скручивается мир перед глазами, как кора в жарком огне, тонет в багровом пламени. Сил нет, как больно!
Краснота перед глазами темнеет и рассеивается. Снова Митькин голос. Темка чуть шевельнул губами, умоляя беззвучно: Митька, ты только не смотри! Не надо! Больно, Митька… Как больно! Не смотри, отвернись. Не туда, там раздувают жаровню, наливаются алым угли… Митька, я же не выдержу – закричу… Больно!!! Мама! Не смотри… Они поймут, что ничего не добьются. И будут вымещать на мне зло… Не надо! Хватит! Я не могу больше! Олень-покровитель, ну нет сил терпеть! За что, Создатель?! Не смотри, Митька, пожалуйста… Мне же от этого только хуже. Отвернись, прошу тебя! Я не могу больше…
Капитан придвинулся близко-близко, он точно обнюхивает Темку. Боль в плечах стала сильнее – пленника поставили на
– Эй! Слышишь меня? – голос капитана шуршал, точно песок по каменным плитам. – Еще соображаешь?
Тычок в спину заставил Митьку упасть на колени. Герман ухватил княжича за волосы, запрокинул ему голову. Нож уперся в горло.
– Подохнет без воды-то. Так, может, чтобы не мучился, а?
В серых Митькиных глазах ни тени страха. Темка понимает, что у того внутри все воет и корчится. Капитан не в себе, прирезать может запросто. А все-таки страха нет. Темка – дурак; думал, что высшая доблесть, это со шпагой в самую сечу. Там-то на волне вынесет, ярость и жажда победы вытеснят все прочее. Попробуй вот так постоять, с ножом у горла. Сволочь у тебя капитан, Митька! Ну и сволочь!
– Ну? – нож дрожит в руках Германа.
– Идиот, – Темка старался говорить твердо. – Наследника князя… Это мятеж, капитан! – На самом деле от страха мутилось в голове, не выкрути ему руки – так бы и рухнул под ноги палачу.
– Так я из милости! Из милости, чтобы не мучился, – жарко дохнул Герман.
Но в глазах солдат затрепыхалась нерешительность. Только добровольный палач поскреб заросшую щеку и ехидно сощурился.
– Предпочту подохнуть сам и в свой черед, – нож заставил Митьку еще сильнее запрокинуть голову. – Не дело княжичей добивать, – он словно бы не понимал, что на самом деле шантажируют Темку.
Кто-то из солдат закряхтел осуждающе. Самый молодой торопливо отступил к дверям. Нож в пальцах Германа задрожал сильнее, того гляди – ненароком полоснет. Темка сжал зубы, чтобы не заорать: «Отпусти! Скажу!!!» Создатель, не приведи такую цену платить! Помилуй, Создатель!
Капитан опустил руку: чужого княжича можно и на куски разорвать. А вот своего – не поддержат. Бунт – озлобленный, подогретый жаждой, – страшен. Герману его не сдержать.
Митька лягнул капитана, попытался выхватить нож, но мальчишку тут же скрутили. Примотали к столбу-колонне напротив Темки. Вот сейчас в серых глазах друга – страх. Потому что капитан так смотрит на Темку, как и волки не глядят на добычу в голодную зиму. Герман метнулся к жаровне, плюнул в алые, слегка подернутые пеплом угли. Гад! Еще слюны хватает. Темка не может даже губы облизать.
Веревка захлестнула руки, поползла через балку. Княжич не сдержал стон, когда путы впились в пульсирующие болью запястья. Вытянулся, еле касаясь ногами пола. Митькины глаза распахнулись от ужаса. Капитан все ворошил угли ножом. Темка отвернулся от жаровни: Митька, не смотри! Не надо! Олень-покровитель, дай мне стойкости, выпей слабость мою, да не будет… Больно!!! Мама!
Не смотри, Митька…
Песок вмялся в щеку, присох к искусанным в кровь губам, забился в рану на запястье – когда Герман уходил, то полоснул по веревке так, что рассек кожу. Митька на ногах не устоял, рухнул мешком на пол.