Орлиная гора
Шрифт:
После еды спокойно предложил:
– Давай перевяжу.
Марк ожег взглядом – Митька думал, что тот откажется, но Лесс неожиданно согласился.
Самым сложным оказалось помнить, что это не Темка.
Митька собрал выпачканные кровью тряпки, бросил к порогу. Неизвестно, как вел себя Марк на допросе, но боль терпеть он умеет. Вот и сейчас: еле руками шевелит, а рубашку натянул. А может, просто не хочет, чтобы застали врасплох.
Княжич оттирал соломой кровь с ладоней, когда снова загремел замок. Марк приподнялся на локтях, в его
Шагнувший внутрь остановился на пороге. Подождал, пока закроется дверь. Митька рывком встал.
– Привет.
От узнавания жеста – почесать в замешательство бровь – растянулись сами собой в улыбке губы. Темка!!!
Они не умели встречаться после долгой разлуки, а уж обниматься и вовсе казалось дамскими штучками – вот и топтались оба у порога.
– А со мной, Торн, ты здороваться не будешь? – раздался насмешливый голос Лесса. Митька оглянулся, удивленный: прозвучало так, словно и не было бессонной ночи, и не Лесс только что скрипел зубами от боли.
– С подлецами не здороваюсь.
Ухмылка – какая-то отстраненная – родилась на лице Марка.
– …Торнхэл должны были штурмовать позже. Как раз разведку вели, и меня заметили. Вернулись, доложили. Отец решил ударить, был шанс – подземный ход выходил в балку, с замковых стен он не просматривался. Повезло. Я думал – пришла пора яблочки в Садах кушать.
Темка говорил негромко. Марк прислушивался, это было заметно. Во всяком случае, Митьке – друг на Лесса не взглянул ни разу.
– Германа успели пристрелить, он уже к фитилю тянулся. Шакалу бы – шакалья смерть, да не получилось.
– Ножи не нашли?
– Нет. Да я там и не был почти, меня сразу с донесением к королю отправили. Шурку у Александера выпросил, он ищет.
Митька чуть прикусил губу: пропавшее оружие – плохая примета.
– Как рука?
– Да ну, ерунда. Честно говоря, я после того, как у пушки постоял, так и забыл. Со страху, наверное, – фыркнул Темка.
А Митьку познабливало с той минуты, как друг рассказал про неудавшийся пушечный выстрел.
– Я говорил с королем, – Темка помедлил. – Он сказал, что многое зависит от тебя. Будет проще, если ты уйдешь из рода.
Марк повернул голову, глянул с интересом. Митька растер в пальцах попавшийся в соломе колосок. Запахло не трухой – соком листьев плюща.
– Понимаешь, я ненавижу войну. Я помню, как ты мечтал сражаться, – он слабо улыбнулся, плеснулась перед глазами речка Красавка, послышался Темкин голос: «В скучное время мы живем!» – А я вот теперь – ненавижу. Милостью Матери-заступницы клянусь, готов на многое, чтобы остановить мятеж. Даже на предательство. Но мое имя касается только меня и рода Динов.
Марк встал, неловко цепляясь за стену. Отошел к окну. Он стоял совсем рядом, демонстративно повернувшись спиной.
Темка глянул поверх плеча Марика: Первая звезда ярко горела
– Нет, не так!
Он вздрогнул от яростного Митькиного полушепота:
– Мое имя касается короля – я присягал ему на родовом мече. Тебя: если потом отказываться от родового оружия, то такая клятва стоит не дороже шакальих потрохов.
А Марик отказался, некстати вспомнилось Темке. Тот словно почувствовал, глянул быстро через плечо и снова повернулся к окну. Митька замолчал. Они оба теперь смотрели на Лесса. У того чуть ниже лопатки расплылось кровавое пятно, проступило через повязку и рубашку.
Тишина, разбавленная пением сверчка.
– Вы можете говорить свободно, – разбил ее Марк. – Все равно завтра меня казнят.
Митька на мгновение метнулся взглядом в сторону. Вот балда! Разве же он виноват в том, что Крох – да, Крох! – трусливая сволочь? Темка специально повторил про себя: «Крох. Марик Крох», – но вспыхнули в темноте орлиные перья, вспомнилось тепло нагретой в ладони рукояти ножа.
– Торн, ты не знаешь – петля, плаха или расстрел? – бывший побратим спросил, не поворачиваясь; его темные волосы падали на воротник светлой батистовой рубашки, словно очерчивая границу.
– Готовят плаху, – сказал Темка, разглядывая порванное кружево на шее Марка.
Лесс чуть шевельнул лопатками.
– Король… Он не поверил мне.
Не страх – горечь, такая, что Темка еле удержался, чтобы самому не передернуть плечами. Митька стиснул руки.
– Знал, что нет причины предавать, а не поверил. Я ненавижу князя Кроха больше, чем кто-либо может себе представить. У меня даже есть причина убить его. Торн, ты вот тоже не поверишь, если скажу: я не предавал.
Темка молчал. Да, он не поверит. Вот только страх – такой же, как во время совместного перехода над пропастью Орлиной горы, – прошелся холодом по позвоночнику.
Марк повернулся. Он хотел видеть глаза княжичей, когда швырнет им правду. Пусть.
– Не веришь. А ты, Дин, тем более. Интересно, ты хоть понимаешь, как сильно я тебя ненавижу?
Эмитрий кивнул, и это заставило Марка усмехнуться: дурачок, не знает настоящей причины! Ох, как сверкнул глазами Темка! Ну что же – пусть знают. И этот чистюля Дин, королевский любимчик, – выкрутится он из этого дерьма, шакал свидетель – выкрутится! И Темка. Побратим. Бывший.
Слова жгли язык, как головню лизнул. Ну, смотрите на меня, на князя Лесса, я сейчас скажу такое, что заставит вас дважды презирать меня. Вы, благородные княжичи знатных родов, знайте!
Только справиться бы с собой. Изгнать видение, а то изморозь посверкивает на камнях в теплом летнем воздухе. Вспомнить колючий ворс ковра под щекой и хриплый голос часов, стальную хватку пальцев, запрокидывающих голову. Сказать тут, сейчас:
– Я байстрюк.
В душной полутемной комнатке ударило в лицо холодное зимнее солнце, пробрался под рубашку жгучий ветер Коолед.