Орлиная гора
Шрифт:
– А парень-то битый. Повозиться придется. Ишь, как зыркает.
Придется, мысленно согласился Марк. Оправдываться он не будет, если не поверил король – разве поверят эти? Остается просто молчать.
– Ты только поаккуратнее. На эшафот чтобы сам влез.
– Поучи жену щи варить!
Марк пришел в себя от чьих-то прикосновений. Под закрытыми веками плавали багровые облака, и он открыл глаза. Не было ни палача, ни подмастерья – над ним склонился Дин. Все! Создатель, все. Выдержал…
А Эмитрий рад, небось! Хотя лицо Дина
Губ коснулось что-то твердое, пахнуло вином. Несколько глотков успокоили, притушили багровые вспышки. Вот уж ирония Создателя! Не думал Марк, что после пыток по приказу короля его будет выхаживать княжич Дин. Ишь, уставился. Наверняка вспоминает Темку. Неприязнь всколыхнулась с новой силой, и Марк негромко спросил, отрываясь от кружки:
– Что смотришь? Думаешь: Торну досталось сильно, а меня пожалели? Решил, что я там сопли пускал и все торопливо выкладывал?
Марк пожалел, когда Эмитрий не нагрубил ему в ответ.
Боль все не утихала, хоть вой. Но как тогда, после порки, он не умел еще ненавидеть князя Кроха, так и сейчас не мог ненавидеть короля. Зато был Эмитрий. И когда тот сказал про Ивовую балку, Марк рассмеялся.
Остаток ночи был не черный – багровый. Его хотелось забыть как можно быстрее.
Утром Дина увели, а через несколько часов Марк смог наконец-то заснуть, не опасаясь багровых вспышек под веками. Спал до вечера, пока не вернулся Эмитрий.
Странно, но Марк испытал облегчение, снова увидев его в каморке. Словно какая-то мистическая связь была между ними: мятежником и тем, кто выдал заговорщиков. Побратимом и бывшим побратимом Артемия Торна. Впрочем, это не мешало копить неприязнь.
Когда Дин предложил перевязать, Марк чуть не послал его дерьмо шакалье собирать. Но приближающийся вечер напомнил, что скоро придется ступить на эшафот. Не хотелось еле плестись, поскуливая от боли и слабости. И так при мысли о завтрашнем дне обмякало все внутри, и маленький трусливый зверек начинал поскуливать и драть когтями душу. «Не хочу умирать!» – крик рождался за стиснутыми зубами и затихал, так и не вырвавшись наружу. Почему, ну почему король поверил Дину, а не Марку?
Болью отозвались раны, когда прикоснулся к ним Эмитрий. Осторожно, невесомо, не отдирал, отмачивал бинты. Но лоб Марка все равно покрылся крупными каплями пота. Еле отдышался.
Ночь надвигалась неумолимо, все приближая и приближая следующий день. Последние светлые минуты скользнули, как вода сквозь пальцы – не удержать, не вернуть. Не отгородиться от будущего рассвета – он все равно наступит. И прозвучит барабанный рокот…
Неизвестно, какой бы тоской и мукой обернулась эта ночь, если бы не пришел Темка. Единственный человек, которого хотел увидеть перед казнью Марк. Тот, кто ни за что бы не пришел сюда ради князя Лесса.
Только из разговора побратимов Марк узнал, как на самом деле появился в королевском плену Эмитрий. Презрительно ухмыльнулся: а Митька-то ненаглядный предал отца! Рассказ же
Тяжело было слушать их разговор, быть молчаливым свидетелем. И чтобы оборвать его, чтобы отрезать все, что связывало с этим миром, Марк и выкрикнул те слова:
– Я байстрюк.
И еще:
– Я незаконнорожденный. Нагулянный ублюдок. Мой отец – простолюдин.
Сам открыл грязную тайну, ради которой перенес отцовские побои и унижения.
Теперь оставалось только ждать казни. Ударят барабаны, объявят королевский приговор. Лягут под ноги деревянные ступени, ведущие на помост. Вспыхнет солнце на острой кромке топора.
Крикнуть: «Я не виновен»?
«Не вино-о-о-ве-ен!» – надсаживая горло, с последней надеждой, с рвущим грудь черным страхом. Отразится крик от золота эполет брезгливо поморщившихся князей, останется щекочуще-остренькой памятью для любопытных, наполнит сытым довольством тех, кто ненавидит «этого шакаленка Кроха», заставит – быть может! – вздрогнуть Темку. Но не изменит решения короля.
Казнь все равно состоится.
– Прости меня, Марк.
– Ну что вы, Ваше Величество. Я же понимаю – какая вера ублюдку. Князь Крох говорит, что у таких, как я, нет чести.
Шея ныла, точно по ней стукнули тяжеленной оглоблей – третий день уже болит. Марк еще раз облизнул ранку на губе: вот шакал побери, умудрился прокусить от страха!
Эдвин недоволен ответом. Но Марку плевать: жизнь возвращается медленно, и страх перед королевской немилостью пока не пришел.
– Я надеюсь, князь Лесс, что ты и дальше будешь служить мне верно.
Король хочет поставить точку в этой истории. А у Марка после пыток еще спина не зажила. Разговор тяготит, хочется поскорее вернуться к себе, в размеренное существование, которое нарушают только приходы лекаря и разговоры с Эмитрием. Марк усмехнулся: кто бы мог подумать, что он будет вести с княжичем Дином откровенные беседы. Так странно переломили все несостоявшаяся казнь и сделанное признание.
Эдвин нахмурился, и княжич с опозданием сообразил, после каких именно королевских слов показалась ухмылка.
– Я и раньше служил вам верно, мой король. Я не изменял данной когда-то клятве.
Кажется, эти слова тоже не пришлись по вкусу. Не дело напоминать королям об их ошибках. Эдвин нахмурился, щелкнул крышечкой брегета. Совет уже должен был начаться, слышно, как за дверью глухо переговариваются офицеры. Странно, что все еще не прозвучало разрешение уйти.
Король положил часы на стол, поднялся и подошел к княжичу.
– Марк, прими мой совет – не только короля, но и пожившего на свете человека. Мне жаль, что я заподозрил тебя в измене. Видит Ларр, я вынес приговор лишь тогда, когда все показало только на одного человека – тебя. Так вот, Марк, носи герб рода Ласки без сомнений. По матери ты княжич, и отец твой был, как я понял, достойным человеком. А ты, скажу без лукавства, отличный воин. Когда тебе исполнится восемнадцать, ты будешь хорошим командиром. А теперь иди. И пригласи всех войти.