Орлиная степь
Шрифт:
У Феди горели щеки.
— А еще красивые девчонки есть в Лебяжьем?
— В том-то и дело, что нет! Все разлетелись в города…
За трактором, на санях, загруженных скарбом и облепленных молодежью, было шумно и весело. Тракторист татарин Ибрай Хасанов, веселый, артельный парень, залихватски играл на гармони, а все остальные громко, на всю степь, пели, вернее, выкрикивали песню, сложенную в те дни, когда из Москвы двинулись первые эшелоны энтузиастов покорения целины на Алтай:
Едем мы, друзья, В дальние кран, Станем новоселами И ты и я!..
Ухабистый, леденистый «зимник» из Залесихи на Лебяжье
Нелегким был этот путь для бригады Багрянова. Тракторы то и дело ревели натужно, забрасывая людей комьями снега и обливая водой. Иногда в низинках перед санями вырастали горы снежного месива, и надо было срочно браться за лопаты; иногда на возвышенностях сани приходилось волочить по голой, мерзлой земле. Попадались такие лощины, где под снегом уже стояли озера воды; проходили их с гамом, визгом, смехом.
Часа за три бригада одолела половину пути и оказалась перед Черной проточиной — нешироким перешейком, соединявшим степное и лесное озера. Только накануне здесь прошли тракторы из бригад, работавших на старопахотных землях; лед на проточине был, несомненно, еще крепок, но. все же Ванька Соболь считал это место самым опасным на пути в Лебяжье. Он остановил трактор перед спуском к проточине, встал на гусеницу у кабины, оглядел все следы на льду, лужицы воды, с которых только что снялась стайка шилохвости, ближние камыши, до половины заваленные снегом, и крикнул в сторону саней:
— Обождем!
Вскоре к проточине подошла вся бригада.
Собираясь вслед за другими спуститься с саней на землю, Светлана вдруг увидела далеко позади «газик».
— Кто это? Видишь? — спросила она Леонида.
Устремив недобрый взгляд на подпрыгивающую и вихлявшую по «зимнику» машину, мысленно видя перед собой нежно-розовое лицо Крас-нюка, Леонид подумал: «Догоняешь, хам? Стыдно стало?» Но через минуту, разглядев, что идет не новый, а старый «газик», он ответил:
— Это не он… Это Зима.
Бригаду приятно удивило и обрадовало появление агронома Зимы. Всем было ясно, что он уже знает о поступке Краснюка, осуждает его, и потому все с живостью и интересом, точно по команде, столпились вокруг его старенькой машины с самодельной кабиной, какие в те годы встречались на всех захолустных дорогах. Одна Феня Солнышко, белая, пышная девушка, с округлым лицом и веселыми, сияющими глазками, словно бы опасаясь какого-то подвоха, не слезла с саней. Николай Семенович Зима был очень встревожен тем, что бригаду Леонида Багрянова, с грехом пополам собранную в путь, плохо проводили из Залесихи, но не подавал виду и, как всегда, точно молодея в кругу молодых, держался шумно и, казалось, беззаботно. Встречая подходивших к нему новоселов, Зима сильно сжимал каждому руку, резко встряхивал ее и, не выпуская некоторое время из своей могучей ладони, непременно задавал два-три, чаще всего неожиданных, вопроса. Эту манеру Зимы молодые
Увидев Феню Солнышко на санях, он вдруг крикнул ей:
— Ну, а ты что буянишь?
— Это как буяню? — насторожилась Феня Солнышко.
— На все село, вот как!
— Это где же я буяню?
— В магазине.
— Ой, это с Гуськовым-то? — вскрикнула Феня Солнышко. — Да если хочешь знать, Николай Семенович, этого гуся еще не так надо потрошить! У нас чайника нет, а он не продает, под прилавком держит! Это хорошо?
Зима открыл дверцу машины и вытащил ярко блеснувший на солнце медный чайник.
— Этот?
Бригада грянула разноголосо и восхищенно, а Феню точно смахнуло ветром с саней. Обеими руками она схватилась за чайник.
— Отобрал?
— Купил…
Какое-то время вокруг Зимы стоял озорной ребячий гвалт, а чайник переходил из рук в руки. Заметив, что сияющая Феня Солнышко отсчитывает на ладони серебряные монеты, Зима остановил ее:
— Ты это оставь! Дарю бригаде.
— На новоселье, да?
— На новоселье! Без всякого смеха!
И опять с минуту весело шумела вся бригада.
— Чай в степи — великое дело! — сказал Зима. — И в холод и в жару — одно спасение. Это вы сами скоро узнаете. Газировкой в степи не торгуют, а вода у нас почти везде солоновата.
— Меня с вашей воды так и рвет! — заявил Костя Зарницын. — Пока пьешь холодную, еще ничего, вроде незаметно, терпеть можно. А как согреется в животе — одно мучение! Воротит, как на палубе! Так что я не очень-то о чае горюю. Как его пить, горячий да соленый?
— Киргизы, так те сами подсаливают чай, — вставил Ванька Соболь. — Стало быть, полезно! Да оно и верно: в жару очень на соленое тянет.
— Погоди, и он подсаливать будет! — сказал Зима.
— Нет уж, этому не бывать! — даже загорячился Костя Зарницын и неожиданно припомнил Зиме первую встречу с новоселами в Барнауле. — Вы вот тогда, в Барнауле-то, здорово хаяли свой район, а почему не сказали, что вода у вас соленая? Схитрили? Нет, схитрили! Если бы сказали правду, меня бы на аркане сюда не затащили! От этой вашей солонины меня… Ик-ик! Граждане, дай дорогу! Дай дорогу!
— Стало быть, чересчур много в тебе, Костя, соли, — заметил Ванька Соболь. — Ты вроде бы усолел, как огурец, и организм больше не требует… На заводе станочек работал, а ты за ним поглядывал! А вот в степи как сойдет с тебя пот ручьями, так и потянет тебя на соленое!
— Отвяжись! — крикнул со стороны Костя.
— Ну что ж, друзья, посидим покурим? — предложил Зима и полез на сани. — Как дорога? Как тащитесь?
— Плывем, — ответил Багрянов.
— Ну, а как наша степь? — спросил Зима парней, задымивших в это время папиросами. — Нравится?
Все промолчали и стали оглядывать степь,
— Пусто очень: земля да небо, — ответил Бе-лорецкий.
— Не пусто, а просторно, — возразил Зима.
— Очень уж просторно!
— Очень! — вдруг согласился Зима. — Большое раздолье! Здесь всему вольная воля. В степи заря так заря: в полнеба; гроза так гроза: как ударит, полмира оглушит и ослепит; буря так буря: как надвинется черной тучей, сердце захолодеет. Всему здесь простор, всему приволье!.. Но где просторно, там приятнее, легче и лучше работается!