Орлиного цвета крылья
Шрифт:
«Он и она в любви друг к другу веток малины осенью касались…»
Читать эти строки было приятно и мечтать тоже не возбранялось, конечно. Вот только в нынешнюю Анину реальность всё это как-то не вписывалось. Долгая жизнь независимой одиночки сделала своё дело. У нынешней Ани было много друзей-мужчин. Она и сама превратилась в «рубаху-парня», даже забыла, когда в последний раз надевала юбку. Теперь вот и стройкой вовсю увлеклась, заливала фундамент и укладывала брусья наравне с мужчинами. А иголку и в руки не брала, разве что какую-нибудь дырку коряво зашить, да и то частенько просила об этом Ирку, даже не краснея при этом. А ещё она – финансовый работник! Не
Филатов посмотрел на неё своими пронзительными холодными глазами, и Анина душа сжалась в робкий писклявый комочек.
И всё-таки она женщина, потому что рядом сидит мужчина, с которым невозможно чувствовать себя «рубахой-парнем». Невозможно даже дышать, потому что воздух становится словно раскалённым, и его больно втягивать внутрь. И вместе с этим воздухом накаляются все внутренности, а сердце бухает, словно кузнечный молот – гулко и страшно…
– Я не знаю, зачем я здесь, – бросил вдруг Филатов сухо и зло. – Я не привык ни перед кем отчитываться и извиняться. Тем более перед… сотрудницами.
В это слово было влито столько яда, что кровь прихлынула к Аниным щекам.
– Саммит-то не за горами, – язвительно прошептала она.
Знакомое гневное пламя полыхнуло в его глазах.
– Думаете, без вас бы не обошелся?
– Вот и обойдитесь, – она настолько разозлилась, что стала выкарабкиваться из постели, хотя была лишь в длинной футболке и трусах. Ей хотелось, чтобы этот «финансовый гений» провалился сейчас ко всем чертям в преисподнюю, откуда, несомненно, и происходил.
– Вы куда? – рука ухватила её под локоть так неожиданно, что Аня вздрогнула и выдернула локоть.
– Я вообще-то у себя дома, Михаил Иванович. Я собираюсь пойти пописать, если вам так интересно. Если вы извращенец, то можете пойти со мной в туалет, я приглашаю.
Нинка всегда говорила ей, что она, Аня – грубятина, и ей надо рот с мылом мыть после её шуточек. Что любой приличный мужчина от одной такой шуточки пустится наутёк, не говоря уж о предложении выйти замуж. Но Филатов запрокинул голову и расхохотался так громко, что несчастная Анина голова отозвалась протяжным звоном. Аня невольно зажмурилась и тут же снова ощутила его руку под локтём.
– Пойдемте, я вас доведу, – проговорил он сквозь смех. – Но только до двери. На ваше приглашение вынужден ответить отказом. Как-нибудь в другой раз.
«И куда только подевалась его злость?» – растерянно подумала Аня, закрывая за собой дверь.
А Михаил прошел в кухню и огляделся. Кухня как кухня, маленькая, чистенькая, уютненькая. Из клетки на холодильнике на него с подозрением покосился лимонно-желтый попугай. Филатов неожиданно улыбнулся: у Ани на кухне стояла старая электроплита «Мечта», – такая же в точности, как была у них с мамой в старом доме в детстве. Он вспомнил парной запах молодой картошки с зеленью и холодное молоко в кружке. Самая вкусная картошка и самое вкусное молоко… куда там Петьке Афанасьеву. Михаил глубоко вздохнул, отгоняя воспоминания. Взгляд его переместился на гитару, стоявшую в углу кухонного диванчика. Он улыбнулся. Его странная секретарша еще и играет на гитаре. Или это не её? Он осторожно вытянул руку, провел по шероховатым струнам, и они отозвались тихим гудением. Порожки на грифе подстёрлись, лак на корпусе кое-где потрескался, но инструмент был хорош. Очень хорош… Сколько лет он не брал в руки гитару? Восемь? Десять? Пятнадцать? И где же тот Мишка, походник и автостопщик, где его звонкий юношеский тенорок?
В санузле зашумела вода. Попугай громко чирикнул.
– Это мы на Чёрном море, – сказала Аня у него за спиной. Теперь она была в свежей футболке и широких льняных штанах, волосы расчёсаны, приглажены и стянуты в тугой хвост.
– Вот как, – без интереса отозвался Филатов. – Чем же вам Японское не угодило?
– Оно прекрасно. Просто мы путешествовали.
– Автостопом? – почему-то спросил Михаил.
Аня искренне удивилась.
– Да. Откуда вы знаете?
Филатов почувствовал, как тоскливо сжимается сердце. Аня, всё больше изумляясь, смотрела, как он берет её гитару, садится и уверенно пробует звучание, прислушиваясь и чуть подтягивая колки. Она, боясь спугнуть его порыв, осторожно опустилась на стул. Он взял несколько пробных аккордов, и Аня почувствовала его смутную неуверенность, словно он не играл уже очень давно.
– Не знаю, слышали вы такую старую песню или нет… вряд ли, конечно.
Он начал играть, и Аня мгновенно узнала песню. А голос у него был приятный, хотя пел он негромко:
Нет мудрее и прекрасней средства от тревог,
Чем ночная песня шин…
Аня тихонечко подхватила:
Длинной-длинной серой ниткой стоптанных дорог
Штопаем ранения души…
Он перестал петь и взглянул на неё.
– Знаете, – сказал он тихо. – Всё-то вы знаете.
– Нет, – сказала Аня так же тихо. – Не всё. Я-то думала, что вас я узнать успела. Оказывается, ничуть.
Филатов поставил гитару на место, и Аня ощутила сожаление.
– Вы думали, что я сатрап, правда? – он усмехнулся.
– Я никогда так не думала и сейчас не думаю.
– А что же вы обо мне думаете? – он постарался задать вопрос небрежно, словно ответ его вовсе и не интересовал, но вдруг понял со всей серьёзностью, что ждёт этого ответа, как ничего другого в жизни.
– А разве вам интересно, что о вас думают ваши… сотрудницы? – невинно поинтересовалась Аня.
– Ах, вы, колючка! – тихонько рассмеялся Михаил, и она тоже улыбнулась, почти как на фотографии. По окнам колотил дождь, и он вдруг ощутил такую расслабленность и нежелание никуда идти, и такую острую потребность щелкнуть клавишей электрочайника и завести долгий неспешный разговор… ну хотя бы о Чёрном море и об автостопе. И он так испугался этих неожиданных мыслей и ощущений, что резко поднялся, запахивая плащ.