Орлий клёкот. Книга вторая
Шрифт:
Те, кто затаился у входа во вторую землянку, не пошевелились даже, будто ничего вовсе не произошло. У них своя задача. А там, за дверью, разберутся. Не впервой им сонных будить, включив фонарики. Тем более что там, за закрытыми дверями, тихо.
И правда, совсем не сопротивлялась тройка захваченных врасплох диверсантов. Лежали они, не шевелясь, под дулами автоматов, пока не зажгли разведчики лампу и не собрали в кучу оружие. Наше оружие, советское.
— Теперь — подниматься. По одному. И как на духу — кто такие?! Иначе — смерть!
Четверо было,
Не утерпел старший от вопроса:
— Чего ж ты продался немцам?!
— Продашься, коль жить захочешь. Побыл бы ты там… Голодом морят. Собаками травят…
— Честная смерть — святая смерть!
— А-а! Что говорить? Сытый голодного не разумеет. Если радиста взять хотите живьем, ждать придется, пока не приспичит или жрать время не подойдет.
Что ж, ждать, так ждать. С докладом опоздание выходит, но ничего не попишешь. Связали крепко диверсантов и оставили двоих автоматчиков для пригляду. Команда такая: заерепенятся — очередями из автоматов успокоить. Громкая команда, без утайки от связанных. С переводом на немецкий.
Часа два прошло, пока радист соблаговолил отодвинуть засов. Вышел, тоже в исподнем, с такой же сладкой позевотой потянулся. Он не спешил. Он наслаждался жизнью. Он ее любил и был рад, что судьба забросила его в этот тихий лесной уголок. Пули не свистят, еды до отвала, а работы почти никакой. Один сеанс связи. На исходе дня. Шифровать, правда, надоедает, но с этим вполне можно мириться.
Он не сразу понял, что произошло, когда дверь с треском, словно кто-то ее со всей силой толкнул, захлопнулась, больно хлестнув его по боку и отшвырнув в сторону. Еще не пришел в себя от неожиданности, а на него уже глядят стволы автоматов. И справа, от угла дома, и слева, откуда толкнула дверь. И тут же, без долгой паузы, предложение. На чистейшем немецком языке:
— Самое благоразумное сейчас — поднять руки.
Действительно, выход один. Не на ствол же кидаться? Да он и не готов к этому. Он — радист. Он — не солдат. Его тонкие пальцы не приучены нажимать на спусковой крючок, его сознание не было нацелено на борьбу с опасностью, а тем более со смертью. Он радист, человек ценный и охраняемый. Нет, он не готов к смерти. Он поднимет руки. Пусть только вынесут ему полушубок и брюки.
— Вот и ладно, — довольный простодушностью радиста, заключил старший группы. — Глядишь, и дальше не станет перечить.
У него уже возникла мысль не рушить радиоаппаратуру и не конвоировать из леса задержанных, а, послав связного, подождать кого-либо из командиров. Глядишь, немец согласится давать ложные радиограммы. Так он и поступил. Заслон перед болотом снял, а выставил его у выхода к землянкам. Радиста связали, но в общую землянку не отвели. В его радиоземлянке сторожили. Закрывшись
По уму все сделала группа. Едва лишь узнали Богусловский, командир полка и представитель штаба фронта о плененном радисте, как сразу же стали готовить туда вторую группу пограничников, возглавить которую хотел Богусловский сам, но встретил упорное сопротивление.
— Не забывайте о ране! Что, не доверяете нам? — шел даже на такое представитель штаба фронта.
— Даже я не пойду, — вторил ему командир погранполка Комелев. — Там другой специалист нужен. Его и пошлю. Вам войсками командовать следует, а не радиста вербовать.
Что ж, видимо, правда в этом есть. Важная там игра может начаться, во многом, если она удастся, облегчится задача охраны тыла фронта, но… Пусть каждый делает свое дело. Вот держать под контролем радиоигру, если она пойдет, нужно будет постоянно, а подменять разведчиков, верно, не стоит.
Удалось подчинить себе немца-радиста, и долго морочили голову немецкому командованию на этом участке фронта ложными сведениями. И все новые группы, которые перебрасывались через линию фронта без скаредности, попадали в капкан, а донесения шли об успешном начале их диверсионно-разведывательных действий.
Но, видимо, перестарались в чем-то наши разведчики — заподозрили там, по ту сторону фронта, что-то неладное. Пустили контрольную группу. Она не знала, что ей уготована роль подсадной утки, шла на базу, как и все остальные, без утайки, была пленена, но никто из диверсантов не знал, что командир их должен был передать радисту всего два слова для радиограммы: «Лес спокоен», — командир промолчал на допросе, вот и осталось в тайне, что группа проверочная, оттого и полетело в урочный час обычное сообщение, что переход прошел благополучно.
Ответа никакого. Связь прервалась. Но и Богусловского, и штаб фронта факт этот не особенно расстроил. Передислокация сил и средств уже проведена, пополнение получено, приличное пополнение, а фашисты совершенно об этом не информированы, поэтому не особенно укрепляют фронт. Стягивают силы к Курскому выступу, там готовятся и к удару, и к контрудару. Здесь, считают, фронт останется стабильным. Поймут они свою ошибку скоро. Когда не смогут сдержать натиска советских дивизий.
Скоро и для пограничников наступит новая пора.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Фронт двинулся. Не сразу. Не вдруг. Канонадило и с той, и с нашей стороны изрядно. Танки сшиблись, и пошла потасовка. Ни фашисты, ни наши танкисты не предполагали даже, что повторяют они, хотя и в малых размерах, то же самое, что происходило в те дни на Курской дуге, вовсе еще не зная о том танковом сражении и даже не думая, как победа тридцатьчетверок там резко изменит положение здесь: наши танкисты, вдохновленные, окрыленные, нажмут через, казалось бы, силу, а дух гитлеровцев, их вера в свое преимущество и техническое, и моральное (лучшая нация в мире), даст трещинку. Попятится фашист, упрямо упираясь поначалу, а потом уж и вовсе безудержно. До нового рубежа.