Орлы капитана Людова
Шрифт:
Уже давно произошел у них с Татьяной Петровной столь расстроивший и удививший мичмана разговор на гетеборгском рейде. А немного спустя Татьяна Петровна встретилась с ним как ни в чем не бывало, была привычно приветлива, как обычно, дружески взмахнула рукой, когда «Прончищев» дал ход, стал удаляться от Гетеборга, таща за собой док к норвежским шхерам…
И теперь опять на корме близко идущего ледокола Агеев увидел Таню, вышедшую из камбузной рубки, засмотревшуюся на плывущие мимо величественные скалы. Мягкий пушистый локон выбился из-под Таниной косынки. Девушка не видела Агеева, но
На корму вышел не торопясь Фролов, потянулся, — видно, здорово выспался после вахты, остановился возле Тани. Глянул на берег, потом на док, дружески кивнул Агееву, что-то мельком сказал Тане.
И тотчас девушка радостно оглянулась, помахала тонкой смуглой рукой, совсем дружески просто, но у мичмана бешено забилось сердце. Сдернул рукавицу, торжественно четко приложил правую руку к фуражке. А Таня улыбнулась снова, пошла на шкафут своей легкой походкой.
И много времени после этого, распоряжаясь приборкой, сам работая до седьмого пота, Сергей Никитич чувствовал необычайный прилив сил, все кругом улыбалось ему: и синяя вода фиорда, и расцвеченные кое-где зеленью и пестрыми домиками горы, и удивительно высокое, удивительно спокойное и светлое скандинавское небо…
…Сидя в своей каюте, капитан третьего ранга Андросов готовил материалы для политбеседы, просматривал выписки из книг, журналов и газет.
«Тяжело переживал норвежский народ гитлеровское иго, — читал он одну из своих записей. — В Германию вывозилось продовольствие, скот, железная руда Киркенеса и Сер-Верангера, медь Реруса и Сулительмы, никель Хосангера и Эвье, молибден из Кнабехея. Три миллиона крон в день выплачивал норвежский народ на содержание гитлеровских гарнизонов, расквартированных в стране».
Андросов распрямился, взглянул в отдраенный иллюминатор. Сложил свои записи, вышел из каюты.
Караван медленно продвигался к Бергенскому рейду.
Уже видны были высящиеся у набережных океанские теплоходы, ярусы бесчисленных иллюминаторов, белые линии палубных тентов. Тянулись ряды круглых нефтяных цистерн, похожих на приземистые сторожевые башни, и древние крепостные башни, похожие на цистерны.
Вырастали городские дома. Их остроконечные вышки, черепичные крыши нависали над самой водой. То там, то здесь рыжели у причалов ржавые борта кораблей, неподвижно прильнувших к камням. На палубах этих кораблей не было признаков жизни.
— Берген, главный город нашего западного побережья, древняя столица норвежских королей! — сказал с гордостью Олсен. — Больше ста лет правили здесь вожди древних викингов, пока их не вытеснила Ганза — союз немецких купцов. Здесь томился в плену у ганзейцев норвежский король Магнус Слепой.
— А теперь снова Берген — центр вашей рыбной торговли? — откликнулся, стоя рядом с ним, Сливин. — И один из центров вашего знаменитого судоходства! Мы знаем — до второй мировой войны Норвегия по тоннажу торговых кораблей занимала четвертое место в мире.
Лоцман молчал.
— «Нашу силу и наше могущество
— То было раньше, — откликнулся Олсен. Он как будто немного оживился. — В молодости, товарищ, я и сам ходил матросом на наших торговых кораблях. Мы возили чилийскую селитру, руду из Швеции, каменный уголь из Кардифа в Пирей, белых медведей из Норвегии в зоологические сады Гамбурга, Антверпена и Кенигсберга. Мы возили сельдь и тресковый жир, золото из Бельгийского Конго и удобрения из Мексики и Коста-Рико. Вы правы, товарищ, наш поэт Бьернстерне Бьернсон недаром прославил норвежских моряков в гимне.
— Да, гитлеровская оккупация подорвала ваш флот.
Олсен угрюмо молчал. Сливин помолчал тоже.
— Что это за суда на приколе, товарищ Олсен?
Олсен повернул к нему свое худое лицо.
— Это, товарищ, наши рыболовные и транспортные корабли. Они ржавеют без работы… — тонкие губы лоцмана скривились печальной усмешкой. — Вам не кажется, что здесь на рейде слишком много иностранных флагов?
«Да, — подумал Сливин, — иностранных флагов здесь действительно немало». Полосатые полотнища с накрапами белых звезд развевались на штоках теплоходов, на мачтах разгружаемых высоких черных транспортов.
— Я не хотел об этом говорить, — медленно, морщась, как от боли, сказал норвежский лоцман, — но у меня уже глаза болят от пестроты этих флагов. — Он улыбнулся, смотря вперед. — А вот, впрочем, имею удовольствие увидеть и наше национальное знамя.
Из окна двухэтажного домика, прильнувшего к подножию черной скалы, из окна с ярко-зелеными ставнями свесилось полотнище норвежского красно-синего флага. Две девушки улыбались, размахивая флагом.
— Насколько я понимаю, они приветствуют вас! — глаза Олсена прояснились, он заговорил живее, радовался перемене разговора. — Норвежский народ помнит, что русские люди помогли ему освободиться от гитлеровского рабства.
— После окончания войны, — торжественно сказал Сливин, — пришлось мне побывать в Северной Норвегии, в рыбачьем городке Хорштадте. Есть там могила советских воинов, замученных фашистами. Трогательно было смотреть, как ухаживает население за этой могилой, как девушки приносили на нее венки из камыша и горных цветов.
— Да, отношение народа к вам не изменилось…
Лоцман сам себя оборвал на полуфразе, подошел к трубе ледокола, потянул рукоятку свистка. Вместе с жемчужно-белыми султанами пара взлетели из трубы три пронзительных зова: два длинных, один короткий — сигнал вызова портового лоцмана.
— Норвегия встречает вас хорошо, — сказал Олсен, шагнув к поручням. — Вам улыбаются и наши девушки и наша природа. Вы знаете, про Берген говорят: дома и улицы здесь всегда чисты потому, что почти непрерывно их омывают дожди. А сегодня такая праздничная погода!
Он хрустнул пальцами своих костистых рук.
— Ну, окончена моя работа. Сейчас портовый лоцман будет ставить вас к причалу.
— Но когда пойдем отсюда, вы, насколько я знаю, снова поведете нас? — спросил Сливин.