"Орлы Наполеона"
Шрифт:
Сергей растерялся. Такого поворота событий ожидать было невозможно.
— Вот дурь-то деревенская, — возмущённо буркнул Фалалеев. — Что в России, что во Франции одно и то же: крестьяне — народ дикий.
— Но вы же понимаете, что это полная чушь? — тихо спросил Мартена Сергей.
— Я-то понимаю, мсье. А вот все остальные нет. И это меня, знаете ли, очень беспокоит. Мэра, кстати, тоже. — Выпустив клуб дыма, Мартен хмуро посмотрел на Белозёрова. — Как бы чего не случилось.
— Например?
— Ну, например… Соберут сход и попросят вас покинуть деревню. Настойчиво попросят. Очень настойчиво.
— Проще говоря, выгонят?
—
— А если я не уеду?
— Тогда будет плохо, мсье.
— Что ж, соберутся толпой и силой выставят за околицу? А то и пинками выгонят?
— Вроде того.
— А вы на что, сержант? С мэром в обнимку будете смотреть на беззаконие?
— Я уже говорил вам, что у меня всего три жандарма. А после исчезновения Пифо и вовсе два. — Мартен принялся выколачивать трубку. — Мы, конечно, в стороне не останемся. Но, понимаете ли, когда люди сбиваются в толпу, они вроде как звереют. Чтобы разогнать их, нужна сила. А у меня её нет. И я от души… понимаете ли, от души… советую, мсье: уезжайте от греха подальше. Всякое может быть. Не любят у нас чужаков, а уж русских тем более. Извините, само собой.
Сергей не выдержал — грохнул кулаком по столу. Мартен, однако, и бровью не повёл. Вздохнул только.
— Вы мне хоть стол сломайте, на здоровье… Поймите только, что я добра вам желаю.
— Себе вы добра желаете, — сказал Сергей тихо и яростно. — Случись что со мной в вашей деревушке, вам начальство голову оторвёт.
— Это уж непременно, — согласился сержант невозмутимо. — Только вам от этого легче не будет. Не дай бог, конечно…
Дверь в кабинет распахнулась, и быстро вошёл Бернар. Достойный мэр выглядел озабоченным, коричневый сюртук был небрежно расстёгнут, трехцветный шарф с талин сполз чуть ли не по самые… ну, в общем, сполз.
— А-а, виновники торжества в сборе, — сказал с оттенком неприязни, не утруждаясь приветствием. — Удачно, удачно… Вы объяснили им ситуацию, Мартен?
— Объяснил, мсье мэр.
— Сообщили, что им надо покинуть Ла-Рош, и чем раньше, тем лучше?
— Сообщил, само собой.
— Очень хорошо. — Повернувшись к Сергею, требовательно заглянул в глаза. — Вы всё поняли, мсье Белозёров?
Сергей неожиданно рассмеялся. И нервный же вышел смех… Как! Его, знаменитого художника, президента академии, приехавшего по воле российского императора, чуть ли пинками выпроваживают из крохотной деревушки, которую и не на всякой-то карте найдёшь. Предлог при этом самый что ни на есть нелепый, идиотский, оскорбительный: мол, русский живописец привёз беду в тихую сельскую коммуну…
— Напрасно смеётесь, мсье, — заявил Бернар. — Ничего смешного в сложившейся обстановке нет. Всё очень печально.
— Куда уж печальнее, — согласился Белозёров. — Меня, гражданина России и гостя французского правительства, гонят взашей…
— Никто вас не гонит. По крайней мере, пока. Рассчитываю, что вы как человек умный взвесите обстоятельства и покинете Ла Рош сами, по доброй воле. И немедленно!
Сергей сжал кулаки.
— Предположим, что не покину, — прорычал с прорвавшимся бешенством. — Что тогда? Что вы сделаете?
— Я? Ничего. Разве что умою руки. А потом в любой инстанции заявлю, что при свидетелях настоятельно предлагал вам избежать конфликта с местным населением. То же самое предлагал также начальник полицейского участка. И если вы к нам не прислушались… что ж, тем хуже для вас.
В
— Вы сами-то поняли, что сказали, господин Бернар? — гаркнул он. — Вы сознаёте меру последствий, если с головы мсье Белозёрова хоть волос упадёт? Распрощаетесь с должностью мэра, и это в лучшем для вас случае…
— Сделайте одолжение, — сказал Бернар, пожимая плечами. — На что мне это кресло? Одни хлопоты и ничего больше. Пожалуйста! Мои виноградники останутся при мне…
— Да? В тюремной камере они вам не понадобятся.
— Как так, в камере?
— А вы что думали, господин пока ещё мэр? За международный скандал на территории вашей коммуны вас шампанским будут поить? У правительства тяжёлая рука, предупреждаю! Понадобится, так возьмёте ружьё и вместе с сержантом будете лично охранять мсье Белозёрова. Круглосуточно! Вам ясно?
Бернар побагровел и дрожащими пальцами рванул галстук. Подскочил к Марешалю.
— Насчёт международного скандала объясните моим жителям! выкрикнул он, злобно глядя на чиновника. — Я не виноват, что здесь в каждой второй семье дедушка или прадедушка воевал в армии императора! И слово "русский" означает "враг"! Не смейте меня пугать, молодой человек! Лучше подумайте, что правительство далеко, а местное население близко…
Мартен неожиданно к чему-то прислушался и, резко встав, подошёл к окну. Выглянул. Тихо выругался.
— Ближе, чем хотелось бы, — пробормотал, кусая губы.
Следом к окну приник Долгов.
— О, чёрт! — только и сказал, качая головой.
— Что там, Борис? — нервно спросил Фалалеев.
— У входа в ратушу толпа собралась. Всю площадь запрудила…
Интерлюдия
(10 марта 1871 года)
Бисмарка [29] боялись.
Его бульдожье лицо с густыми обвисшими усами, его широкие плечи и зычный голос, его грубость и бесцеремонность наводили на окружающих трепет. Мощная воля и гранитная уверенность в собственной непогрешимости подавляли. Сам король прусский (а теперь и германский император) Вильгельм Первый в присутствии своего вечно недовольного канцлера порой терялся. Спорить с Бисмарком? Себе дороже…
29
Вильгельм Штибер (1818–1882) начальник прусской политической полиции. При Бисмарке заведовал шпионажем как внутри страны, так и за её пределами.
Канцлер знал, чего хочет, и умел добиваться своих целей. Он рвался к ним с яростью раздразнённого красной тряпкой быка, сметая с пути все преграды. Люди, армии, государства и короли — всё пасовало, всё отступало перед натиском бывшего прусского юнкера, ставшего первым политиком Европы.
Сейчас его великая миссия была исполнена. Германские княжества под скипетром Вильгельма объединились в империю. Ненавистная Франция, жестоко разбитая во Франко-прусской войне, валялась у ног победителя. Бисмарк принимал поздравления от монархов, от политиков, от генералов и ворчливо благодарил. Однако ни счастья, ни даже простого покоя он не испытывал. Острым умом, упакованным в грубую фельдфебельскую оболочку, канцлер понимал, что дело сделано лишь наполовину.