Орудие Немезиды
Шрифт:
— В мертвого лиса, — мрачно добавил я.
— Очень жаль, что он не сказал мне, где находится Александрос. Мне бы очень хотелось, чтобы завтра этот негодяй был у меня в руках. Я распял бы его на кресте и сжег живьем на потеху толпе. Теперь вы видите, Гордиан, сколько потратили моего, да и своего времени, поддавшись иллюзии невиновности рабов? Лучше бы вы использовали свои способности для того, чтобы схватить Александроса и представить его правосудию, но вы вместо этого позволили этому монстру совершить на ваших глазах еще одно убийство! Вы
Красс разъярился, глаза его сверкали гневным блеском. Он перешел на крик.
— Вашей неспособности мы обязаны смертью Дионисия, а также тем фактом, что этот убийца Александрос все еще на свободе. Убирайтесь! Я больше не нуждаюсь в вас! В Риме я сделаю вас посмешищем всего города. Посмотрим, кто после этого пожелает воспользоваться услугами так называемого Сыщика!
— Марк Красс…
— Вон! — Он в ярости сгреб со стола документы, смял их в руках и швырнул в меня. Он промахнулся, но один из них попал в лицо Экону.
— И не показывайтесь мне на глаза, пока не приведете ко мне в цепях этого раба Александроса. Мы распнем его!
— Этот человек не уверен в себе более чем когда-либо, он переутомился, и у него расшатались нервы.
Внезапно я осознал, что лицо мое пылало и никак не унималось быстро колотившееся сердце. Так, может быть, то, что я только что сказал о Марке, относится не к нему, а ко мне самому?
Сделав еще несколько шагов, я остановился. Экон вопросительно посмотрел на меня, и тронул за рукав, спрашивая, что мы будем делать дальше. Мне было трудно встретиться с его глазами.
Что оставалось делать? Все эти дни я не знал ни минуты покоя, предвидел каждый следующий шаг, а теперь внезапно почувствовал себя сбитым с толку. Возможно, Красс прав, и мои попытки защитить рабов были не больше чем сентиментальной глупостью. И даже если он ошибался, у меня почти не оставалось времени, и нечего было ему сказать, кроме того, что я знал или думал, что знал, кто отравил Дионисия или где скрывался этот раб Александрос. И если я ничего другого сделать больше не мог, то в моей власти было раскрыть хоть это — ради чисто эгоистического самоудовлетворения.
В комнате я вытащил два привезенных из Рима кинжала и вручил один из них Экону. Он посмотрел на меня расширившимися глазами.
— Обстановка может совершенно неожиданно стать критической, — пояснил я. — Поэтому нам лучше вооружиться. Пришло время встретить кое-кого этим. — Я вытащил окровавленную накидку, которая была спрятана вместе с нашими вещами. Плотно скатав, я зажал ее под мышкой.
— Нам нужно надеть свои плащи. Вечер обещает быть холодным. Ну а теперь пошли к конюшням.
Быстро пройдя по коридору, потом вниз по лестнице и через атриум, мы вышли во внутренний двор.
В конюшне мы нашли Метона, чистившего на ночь лошадей. Я велел ему оседлать коней для меня и Экона.
— Но ведь уже темнеет, — возразил он.
Мы поднялись в седла и, готовые тронуться в путь, задержались перед конюшнями, пропуская перед собой по двору Фауста Фабия во главе вооруженного конвоя стражников. Между цепочками солдат тащились последние из остававшихся в доме рабов. Их вели в зловещую пристройку.
Они брели молча. Некоторые из них, склонив голову, плакали. Другие смотрели прямо перед собой расширившимися, испуганными глазами. Среди них я увидел и Аполлона, шагавшего, устремив взгляд вперед, с крепко стиснутыми зубами.
Мне казалось, что из виллы вытекает живая кровь. Всех, дававших жизнь этому дому, поддерживавших в нем движение с рассвета до заката, извлекли из его коридоров — брадобреев и поваров, истопников и привратников, слуг и уборщиков.
— Вот ты где, приятель! — воскликнул Фауст Фабий.
Метон прижался к лошади, вцепившись в мою ногу. Руки его дрожали.
— Мальчик со мной, Фауст Фабий, — выдавил я слова из пересохшего рта. — Я еду с поручением Красса, и он мне нужен.
Фауст Фабий сделал солдатам знак не задерживаться и шагнул к нам.
— Мне трудно в это поверить, Гордиан, — улыбнулся он своей холодной улыбкой. — Как я слышал, вы с Марком окончательно расстались, и он с большим удовольствием увидел бы вашу голову на деревянном блюде, чем у вас на плечах. Сомневаюсь даже в том, что он позволил бы вам взять его лошадей из конюшни. Интересно, куда это вы собрались — на случай, если спросит Красс?
— В Кумы.
— Дела так плохи, Гордиан, что вы должны ехать просить помощи у Сивиллы, на ночь-то глядя? А может быть, ваш сын желает в последний раз посмотреть на прекрасную Олимпию? — Не услышав от меня ответа, он пожал плечами. Лицо его приняло странное выражение, и я понял, что из-под моего плаща высунулся угол спрятанной там окровавленной накидки. Я прикрыл его локтем.
— Как бы там ни было, мальчишка пойдет со мной, — заявил Фабий.
Он схватил Метона за плечо, но ребенок по-прежнему не выпускал из рук мою ногу. Фабий потянул сильнее, и Метон завизжал. Рабы и стражники обернулись.
— Пожалейте мальчика, Фауст Фабий! Позвольте ему уйти со мной. Я оставлю его у Иайи, в Кумах. Красс никогда не узнает об этом!
Фабий ослабил свою хватку. Не перестававший дрожать Метон отпустил мою ногу и стал вытирать глаза. Фабий неприятно улыбнулся.
— Боги возблагодарят вас, Фауст Фабий, — прошептал я, и нагнулся, чтобы поднять ребенка на спину лошади, но Фабий молниеносно выхватил его у меня и отступил на шаг, крепко схватив Метона за ворот.
— Этот раб принадлежит Крассу, — проговорил он, повернулся и поволок спотыкавшегося Метона, в отчаянии смотревшего на нас через плечо, к цепочке рабов.