Орудие Немезиды

Сейлор Стивен

— Если бы Экон не предупредил меня сегодня у стены арены своим криком, меня от шеи до пупа пронзило бы копье.

— Еще одно подтверждение способностей Фабия. Когда к нему ночью вернулся только один из убийц, и сообщил о том, что вы ускользнули вместе с накидкой, он приказал этому гладиатору действовать в качестве его личного дозорного и, спрятавшись над входом в мою ложу, ожидать вашего появления. Без моего ведома Фабий снял с караула стражников, которые должны были стоять перед входом, чтобы не было свидетелей. Это был его последний отчаянный ход. Убей гладиатор вас, он сообщил бы об этом Фабию, и вас увезли бы в телеге вместе с убитыми гладиаторами

гнить в какой-нибудь яме как неопознанный и невостребованный труп.

— И тогда сегодня Фауст Фабий мог бы чувствовать себя вне всяких подозрений.

— Да, — вздохнул Красс, — а публика со всего Залива передавала бы из уст в уста рассказ об уникальном и славном зрелище, поставленном Марком Крассом, который дошел бы до Рима и до лагеря Спартака в Туриях.

— И погибли бы девяносто девять ни в чем не повинных рабов.

Красс молча взглянул на меня и слабо улыбнулся.

— Но вместо этого все получилось как раз наоборот. Я думаю, Гордиан, что вы и впрямь орудие Немезиды. Ваша работа здесь — это просто воплощение воли богов. Чем иначе, как не волей богов, можно было бы объяснить тот факт, что я сижу здесь, допивая последнюю принадлежавшую Луцию бутылку превосходного фалернского вина, с единственным в Риме человеком, считающим, что жизнь девяноста девяти рабов важнее амбиций Марка Красса?

— И как вы намерены с ними поступить?

— С кем?

— С этой сотней.

Он покружил остатки вина в своем кубке, уставившись в красный водоворот.

— Они теперь мне больше не нужны. Я больше никогда не смогу доверять ни одному из них ни в чем. Я хотел было отослать их в Путеолы, но тогда они разнесли бы эту историю по всему Заливу. Поэтому я посажу их на корабль и отправлю на рынки Александрии.

— Этот фракийский раб, Александрос…

— Иайа уже приходила ко мне, просила позволить ей выкупить его в подарок Олимпии. — Красс отпил вина. — Разумеется, об этом не может быть и речи.

— Но почему?

— Потому что всегда остается возможность того, что кто-то захочет возбудить против Фауста Фабия дело об убийстве и потребовать суда, а я уже говорил вам, что не желаю такого публичного спектакля. Александроса вызвали бы для допроса, но раб не может свидетельствовать в суде без разрешения своего хозяина. Но пока хозяин Александроса я, то никогда не разрешу ему снова говорить об этом деле. И поэтому он должен уехать отсюда. Он молод и силен, вероятно, я отправлю его на галеру или на рудник или продам подальше, чтобы он исчез навсегда.

— Но почему не отдать его Олимпии?

— Потому что в случае возбуждения против Фауста Фабия дела по обвинению в убийстве, она может позволить ему дать свидетельские показания.

— Раб может давать показания не иначе как под пыткой, но этого Олимпия никогда не допустила бы.

— Она могла бы дать ему волю. И наверняка так бы и сделала, а свободный человек, знающий так много, может влиять на мою репутацию.

— Вы могли бы взять с него подписку…

— Нет! Я не могу разрешить этому рабу жить в районе Залива, неужели вы не понимаете? Пока он находится здесь, люди будут продолжать обсуждать дело Луция Лициния, и обвини они в убийстве раба Александроса, или обернись дело так, что в этом обвинят некоего патриция, ему придется так или иначе просто бежать из Залива. Мое решение более милосердно, чем если бы я просто убил его.

Я стиснул зубы. Вино внезапно показалось мне горьким.

— А как насчет раба Аполлона?

— Его, как вам, должно быть, уже известно,

хочет купить Муммий. Но и это тоже отпадает.

— Но Аполлон ничего не знает!

— Вздор! Вы сами послали его нырять за оружием, которое Фауст Фабий побросал в воду.

— Но даже если и так…

— И его присутствие среди остальных девяноста девяти сегодня на арене исключает всякую возможность дальнейшей службы где-нибудь поблизости от меня. Муммий — моя правая рука. Я не могу допустить, чтобы в доме Муммия жил раб, которого я чуть не довел до смерти, чтобы он подавал мне вино, когда я приеду к Муммию в гости, стелил постель, и в конце концов подложил бы мне гадюку между простынями. Нет, как и Александрос, Аполлон должен исчезнуть. Я надеюсь, что найти на него покупателя будет нетрудно, учитывая его красоту и способности. В Александрии есть посредники, покупающие рабов для богатых парфян. Было бы лучше всего продать его какому-нибудь богатому хозяину на край света.

— Вы станете врагом Марка Муммия.

— Что за абсурд! Муммий солдат, а не сластолюбец. Он римлянин! Он привязан ко мне, и чувство чести у него выше мимолетной привязанности к какому-то смазливому юнцу.

— Думаю, что вы ошибаетесь.

Красс пожал плечами. Под маской жесткой логики я увидел на его лице выражение самодовольства. Как мог такой могущественный человек получать удовольствие от предвкушения мелкой мести тем, кто расстраивал его планы? Я на секунду закрыл уставшие глаза.

— Вы раньше говорили, Марк Красс, что мне будет выплачен обещанный гонорар. Как часть моего гонорара… в порядке исключения… среди ваших рабов есть мальчик, почти ребенок, по имени Метон…

Красс сурово покачал головой. Губы его сжались в одну прямую линию. Узкие глаза блестели в свете лампы.

— Не просите больше у меня никаких милостей по отношению к рабам, Гордиан. Они остались живы, и вы можете отнести это на счет вашего упорства и настойчивости Гелины, но ваш гонорар будет выплачен вам серебром, а не мясом, и ни один из рабов не воспользуется никакими преимуществами. Ни один! Они будут рассеяны по свету так, чтобы быть вне досягаемости кого-либо из этого дома.

Наутро Красс со свитой готовился уехать в Рим. Рабы, в том числе Аполлон, Александрос и Метон, были отправлены из конюшен в лагерь на берегу Лакринского озера, откуда их должны были отвезти на пристань в Путеолы. Не находившая себе места Олимпия, заливаясь слезами заперлась в своей комнате. Муммий наблюдал за уходом рабов, стиснув зубы, с пепельно-серым лицом.

Из Кум вызвали рабов Иайи для обслуживания виллы. Жар у Экона уменьшился, но он не просыпался.

В тот вечер обед в честь Красса состоялся на одной из вилл Ораты в Путеолах. Там присутствовала и Гелина, но я приглашения не получил. Иайа оставалась со мной и ухаживала за Эконом. Следующим утром Красс отбыл в Рим. Гелина готовилась к отъезду, так как зиму должна была провести в римском доме Красса.

Экон проснулся на следующий день. Он чувствовал слабость, но аппетит у него был волчий. Жар больше не возвращался. Я отчасти опасался, как бы его восстановившаяся способность говорить не была подавлена болезнью. Если, как говорил Красс, моя работа в Байях была лишь волей богов, разумно предположить, что боги даровали Экону способность кричать просто для того, чтобы он мог предупредить меня об опасности и спасти мне жизнь у стены арены, и что теперь они отнимут этот дар. Но в то утро он, открыв глаза и увидев меня, хриплым детским шепотом спросил: «Папа, где мы, папа?»