Оружие Победы
Шрифт:
А если к хвосту самолета приладить пилообразный нож или острый крюк, то можно будет вспарывать обшивку привязных аэростатов, да и самолетам это зримая угроза.
Задумывался о самолетном оружии и командир 11-го корпусного авиаотряда 9-й Сибирской стрелковой артбригады штабс-капитан Петр Нестеров.
Если сдуть с биографии летчика пыль газетных сенсаций, то можно увидеть, что таранный удар всерьез занимал Нестерова.
Еще на осенних маневрах 1913 года он опасно атакует самолет «неприятеля» — поручика Гартмана, — подрезая его. После четвертой атаки, едва не кончившейся
Разбор полетов был горячим. Нестерова пытались убедить, что вряд ли такой маневр будет применим в бою, на что летчик твердо ответил: «При необходимости его можно ударить сверху колесами».
Сослуживцы Нестерова вспоминали, что о таране он говорил часто. Нестеров допускал два варианта уничтожения вражеских самолетов. В первом варианте надо было подняться выше аэроплана противника и, круто пикируя, ударить колесами по концу крыльев. Второй вариант предполагал удар винтом в хвост. В этом случае не исключалось благополучное планирование.
Вот такая была теория. Нестеров, как человек, склонный к научному анализу, всегда шел от теории и тщательно обдумывал все детали. Таран был им рассчитан, и в возможности его выполнения он уже не сомневался. Все сослуживцы были уверены, что свою мысль Нестеров доведет до практического завершения, он ждет лишь удобного случая.
И этот случай представился 26 августа (8 сентября по новому стилю) 1914 года.
А накануне произошли события, которые ускорили развязку.
Над городом Жовква, где размещался штаб 3-й русской армии, каждое утро появлялся австрийский самолет-разведчик. Он летал спокойно, нагло, высматривая диспозицию русских войск.
Австриец был осторожен, и только в воздухе появлялись русские летчики, как он тут же улетал.
Один из штабных генералов, приехавших в летный отряд, упрекнул авиаторов в их бессилии. Это было равно тому, если бы их обвинили в трусости.
Командир отряда принял упреки близко к сердцу и дал генералу слово офицера, что этот австриец перестанет летать.
Товарищи летчика поняли, что он решился на таранный удар. С трудом они уговорили командира лететь в паре с поручиком Александром Кованько и заставить австрийца сесть.
Но обстоятельства сложились иначе.
Сохранилось много документальных свидетельств очевидцев первого таранного удара. Но, пожалуй, самые точные написал товарищ Нестерова по службе летчик Виктор Георгиевич Соколов.
Он дожил до глубокой старости и, приехав на место гибели Петра Николаевича Нестерова в 1967 году, составил схему полета и падения обломков самолета, снабдив ее своими воспоминаниями.
«…На следующий день (26 августа — 8 сентября) австрийский аэроплан появился над Жовквой рано утром. Нестеров и Кованько поднялись за ним в погоню, но у Нестерова оборвался трос с грузом, которым он хотел попытаться разбить винт у австрийца, а затем в воздухе мотор стал давать перебои и Петр Николаевич сел. Вслед за ним опустился и Кованько. Нестеров приказал срочно отремонтировать мотор…
…Ближе к обеденному времени в воздухе вновь показался австрийский самолет. Аэроплан Кованько к полету не был готов, он
— Не надо, Саша, я полечу один.
— Но что ты будешь делать? Возьми по крайней мере хоть браунинг, — сказал Кованько.
— Ничего, я как-нибудь обойдусь, — ответил Нестеров и поднялся в воздух.
Было видно, как австриец, сделав круг, шел над городом прямо на запад, слегка набирая высоту. А Нестеров обходил город с южной стороны и, быстро поднимаясь, шел наперерез противнику, заметно догоняя его. Было ясно, что скорость „Морана“ Нестерова намного выше скорости „Альбатроса“.
Вот они уже на одной высоте. Вот Нестеров уже выше противника и делает над ним круг.
Австриец заметил появление страшного врага, видно было, как аэроплан начал снижаться на полном газу. Но уйти от быстроходного „Морана“ нельзя. Нестеров зашел сзади, догнал врага, и как сокол бьет неуклюжую цаплю, так и он ударил противника. Сверкнули на солнце серебристые крылья „Морана“, и он врезался в австрийский аэроплан.
После удара „Моран“ на мгновение как бы остановился в воздухе, а потом начал падать носом вниз, медленно кружась вокруг продольной оси.
— Планирует! — крикнул кто-то.
Но для меня было ясно, что аэроплан не управляется и это падение смертельно.
Австриец же после удара какой-то момент еще держался в воздухе и летел прямо.
„Неужели напрасная жертва?“ — мелькнуло у меня в голове.
Но вот и громоздкий „Альбатрос“ медленно повалился на левый бок, потом повернулся носом вниз и стал стремительно падать…».
Так было положено начало воздушному бою. Но поняли это пока только летчики. Газеты по обыкновению подали факт с тараном как сенсацию. Товарищам Нестерова пришлось «охлаждать» возбужденную публику.
Летчик Евграф Крутень писал: «Все мы, военные летчики, уверены, что Нестеров не просто воткнулся, зажмурив глаза… он выполнил свою идею, которую высказал: „…Я не фокусник. Моя первая „мертвая петля“ — доказательство моей теории: в воздухе везде опора. Необходимо лишь самообладание. Теперь меня занимает мысль об уничтожении неприятельских аппаратов таранным способом, например, ударом на лету своими шасси сверху…“».
Авиатор Игорь Сикорский: «То, что другие люди способны делать при сильнейшем возбуждении, Нестеров делал спокойно, размеренно, с полным сознанием совершаемого».
Подвиг Нестерова вошел в книгу рекордов Гиннесса с необычной формулировкой. Скорее в книгу попал австрийский экипаж «Альбатроса»: летнаб лейтенант Фридрих Розенталь и летчик унтер-офицер Франц Малина. Их аэроплан стал первым самолетом, «уничтоженным тараном».
История авиации не меняла своих взглядов, их начали менять историки, взявшие под сомнение первенство Нестерова. Кому и зачем это понадобилось?
Геройский поступок Петра Нестерова долго оставался меченым роковой печатью. Полгода на самом активном Восточном фронте воздушные бои не велись. Самолеты противоборствующих сторон по-прежнему летали на разведку, и если происходили случайные встречи, то летчики ограничивались перестрелкой. Обострять ситуацию никто не хотел.