Осада, или Шахматы со смертью
Шрифт:
— А вы не думали, что, быть может, эти ощущения возникают оттого, что чувствуете какое-то сродство с убийцей?
Тисон глядит на него подозрительно. Глядит не менее трех секунд. Голову мне не морочьте, профессор, бормочет он вслед за тем. Дело-то к вечеру. Однако Барруль не сдается. Может, может возникнуть этакая связь. В конце концов, известны случаи, когда людям, наделенным особой чувствительностью, снятся вещие сны, в которых, пусть частично, провидится грядущее. Многие животные загодя предчувствуют землетрясения или иные стихийные бедствия. Может быть, и человек тоже наделен возможностью наития. В
— Ну, то есть, как я сказал, человек исключительный, — завершает свою лекцию Барруль.
— Исключительная сволочь, хотите вы сказать, — с негодованием фыркает Тисон.
— Может быть… Один из тех, кого, перефразируя д'Аламбера, можно определить как существо опасное и загадочное, владеющее искусством окутывать покровом тьмы светлую саму по себе науку. Но позвольте мне вам сказать, комиссар: вполне вероятно, что и вы могли бы стать если не им, то таким же, как он, ибо какие-то наития и прозрения убийцы свойственны и вам. И это парадоксальным образом в плане чувствований ставит вас на одну доску с этим монстром… Вы ближе к пониманию его движителей, чем все остальные наши сограждане.
Они уже свернули за угол и под зелеными решетками и жалюзи балконов медленно идут вверх по склону Мурги. Барруль поворачивает к Тисону голову, всматривается в него, пытаясь понять, какое впечатление произвели последние слова.
— Вселяет некоторое беспокойство, а? Как вам кажется?
Тисон не отвечает. Он вспоминает юную проститутку из Санта-Марии, лежащую вниз лицом. И кончик своей трости, скользящий по белой коже. И черный гнусный провал, который вдруг ощутил в своей душе.
— И не исключено, что именно этим можно объяснить вашу одержимость, далеко выходящую за рамки служебного долга, — продолжает профессор. — Вы знаете, кого ищете. Инстинкт подсказывает вам, как узнать его. И в этом случае наука — только помеха делу. Тогда это вопрос лишь времени и удачи. Как знать?.. В один прекрасный день ваши пути сойдутся, и вы поймете, что перед вами — он.
— Я узнаю в нем собрата по строю чувствований?
В хрипловатом голосе звучит угроза. Комиссар сам замечает это, а одновременно — и как меняется в лице его собеседник.
— Черт побери, я вовсе не это хотел сказать, — торопливо произносит тот. — Сожалею, что неловко выразился и невольно обидел вас. Однако согласитесь — никто из нас не знает, какие темные глубины таятся у нас в душе. И сколь зыбки иные границы.
Несколько шагов он проходит в молчании. Потом заговаривает вновь:
— Скажем так по моему мнению, эту партию можно играть только на вашей доске. Современная наука тут вам подспорьем не будет… Очень может быть, что вы и этот убийца видите наш Кадис не так, как все мы.
В мрачном смешке комиссара можно расслышать все, что угодно, кроме приязни. На самом деле, предупреждает
— Темные глубины, говорите…
— Да. Говорю. У вас, у меня, у кого угодно.
Внезапно Тисон чувствует потребность оправдаться. Жгучую потребность.
— У меня была дочь, профессор.
Нетерпеливо ткнув кончиком трости в землю, он резко останавливается. Глухая ярость закипает в нем, пронизывает до кончиков волос. Дрожь ненависти и внутреннего раздрая сотрясает все тело. Барруль, едва лишь зазвучал этот искаженный ненавистью голос, смотрит на комиссара иначе — с удивлением.
— Знаю… — бормочет он со внезапным смущением. — Несчастье… да… Я слышал об этом.
— Она была совсем еще девочкой… И теперь, когда я вижу эти истерзанные тела…
Услышав это, профессор едва ли не с ужасом прерывает комиссара, вскинув руку:
— Не хочу, чтобы вы говорили об этом. Я вам запрещаю.
Теперь черед удивляться настает Тисону однако он не произносит ни слова. Останавливается, смотрит на Барруля, безмолвно требуя объяснений. Тот вроде бы намеревается продолжить путь, но не трогается с места.
— Я слишком высоко ценю вашу дружбу, — неохотно, через силу произносит он наконец. — Хотя применительно к вам слово «дружба» можно употребить лишь условно… Скажем так — я слишком дорожу вашим обществом. И покончим на этом, хорошо?
— Как вам будет угодно.
— Вы, комиссар, из числа тех людей, которые никогда не прощают другим однажды проявленной слабости. И я не верю, что если, поддавшись давлению обстоятельств, вы чересчур разоткровенничаетесь передо мной, вам самому это понравится. Я имею в виду вашу жизнь… Ваши семейные дела…
Выговорившись и не дождавшись отклика, Барруль еще мгновение стоит в задумчивости и как будто сам размышляет над убедительностью своих резонов.
— Я не хочу лишиться такого партнера по шахматам.
— Вы правы, — отвечает Тисон.
— Разумеется, прав. Как почти всегда. Но сейчас я не только прав, но и очень голоден. Так что сделайте милость, пригласите меня на порцию омлета и поднесите чем-нибудь запить его. Сегодня я более чем заслужил стакан вина.
Барруль делает шаг вперед, но Тисон не следует за профессором. Вперив взгляд куда-то вверх, он стоит неподвижно — возле дома на углу улицы Сан-Мигель. Лепное украшение на фронтоне под крышей изображает архангела, мечом поражающего сатану.
— Смотрите… Вы ничего не замечаете?
Барруль глядит на него удивленно. Потом, проследив за взглядом комиссара, поднимает глаза на барельеф.
— Нет, ничего.
— Уверены?
— Вполне.
Рохелио Тисон, во внезапном озарении ухватив суть дела, спрашивает себя, что было прежде, что потом: он сначала взглянул на архангела, а уж потом появилось то ощущение, которое он отыскивал сегодня целое утро? Или оно, зловещее и хорошо знакомое, уже было заключено в картине, представшей его глазам? И он уверен, что пусть на краткий миг, но все же сумел проникнуть в то пространство, где самый состав воздуха, звуки и запахи — комиссар явственно ощущает совершеннейшее их отсутствие, — стремительно чередуясь, растворяются в вакууме вплоть до полного исчезновения.