Оседлавший тигра спешиться не сможет
Шрифт:
Под мерный стук колес Мурад размышлял о бренности и непостоянстве всего земного: «Жизнь — это призрачная утеха, обольщение и тщеславие, прах и суета, забава и игра, она только пользование обманчивое», — вспомнил он строки из Корана. Не так давно у него все было нормально. Еще год назад он был жив, здоров и на свободе, а теперь было все иначе. Под утро щелкнул замок, металлическая решетчатая дверь отодвинулась и в купе, пригнувшись чтобы не зацепиться головой о верхнюю планку дверного проема, протиснулся горилоподобный «особист». Одет он был в полосатые телогрейку и штаны. На огромной голове чудом удерживалась полосатая шапка-ушанка, одно ухо которой торчало вверх, другое —
— Смерть легавым и чекистам, привет ворам-рецидивистам! — прорычал «особист» и стал по-хозяйски осматриваться.
Обитатели купе спросонья нехотя ответили на приветствие.
— Так, мужики, — добавил негромко «особист», — во избежание эксцессов все дружно развязывайте мешки и по очереди высыпайте содержи- мое на стол. А я буду решать, что ваше, а что мое. Деньги, чай, курево — пополам, остальное как придется.
Зеки выжидали и не спешили расставаться со своим добром.
Как тонкий психолог, «особист» начал с самого слабого. Он наотмашь ударил по голове тыльной стороной громадной ладони сидящего с краю перепуганного долговязого очкарика, у которого безошибочно просвечивался на лице общий режим, то есть первая судимость.
— Ты, гнида очкастая, еще какаешь домашними пирожками, — пробасил он, — а я уже восьмой год, кроме арестантской пайки, ничего не пробовал.
Этот аргумент произвел на всех неизгладимое впечатление. Собрав кровавые сопли в кулак, пострадавший высыпал содержимое своего «сидора» настал.
«Особист» достал из-за пазухи необъятный мешок и стал не спеша складывать в него консервы, чай, колбасу, сало и предметы первой необходимости, которых входили конверты, носки, трусы, мыло и зубной порошок.
— Отдавайте с легким сердцем, — приговаривал он. — Вам от этих продуктов одни хлопоты. Впереди — свердловская «пересылка». Все равно у вас там все это отнимут. А я отвезу «грев» братве на Чинья-Ворик, на особый режим, И вам это зачтется.
Окинув всех внимательным взглядом, он опять остановился на очкарике.
— Скидывай дубленку, она тебе ни к чему. Все равно, пока будешь сидеть, ее в каптерке моль побьет. А я из нее себе душегрейку сошью.
Парень покорно снял и отдал дубленку.
Мурад молча наблюдал за происходящим. Он хорошо понимал, что этот «особист» — обыкновенный махновец и шерстит вагон с молчаливого согласия начальника конвоя, что часть улова в виде дубленок, кожаных курток и плащей достанется «красноперым».
— А ты что там затихарился, потомок Чингисхана? — обратился к Мураду «особист». — Что, не хочешь проявить арестантскую солидарность? За такой проступок в Порту-Ванино на сходке зарезали двоих.
— А ты ничего не перепутал, неверный? — спокойно спросил Мурад, усаживаясь на верхней наре по-турецки. — Мне, кажется, это было не в Порту-Ванино, а в Магадане, и зарезали двоих не за отсутствие солидарности, а за то, что они грабили мужиков на этапе.
Что-то в поведении Мурада было непонятно «особисту», и он на мгновение потерял инициативу Мурад не замедлил этим вое пользоваться, схватил «особиста» двумя руками за голову и резко ударю его липом о край
Боясь переборщить, Мурад отпустил обмякшее тело, которое безвольно свалилось в проходе. На шум прибежали «краснопогонники» и утащили «особиста» в коридор. Мурад-эфенди взял стоящий в углу огромный мешок, достал из него дубленку и отдал очкарику, остальное содержимое высыпал на стол и лег на верхнюю полку.
Тихо и незаметно под стук колес подкрался долгожданный сон. Сначала в мозгу с калейдоскопической быстротой сменялись образы, обрывки тревожных мыслей, а затем они стали оформляться в странное сновидение. Мурад увидел себя скачущим на тигре, которого невозможно было остановить, а попытка спешиться была равносильна смерти.
Несмотря на субботний день, начальник колонии строгого режима, майор внутренних лично принимал этап. Это не входило в его прямые обязанности, тем более в выходной, обычно этим занимались его заместитель по режимно-оперативной части или дежурный помощник начальника колонии. Но сейчас был особый случай. В понедельник ожидался приезд комиссии из столичного УИТУ, и хозяин хотел избежать малейших неожиданностей.
Колония, находящаяся в его ведении, вот уже третий раз занимала первое место в управлении по производственным и режимным показателям. хозяин уже год ждал повышения, от результатов этой колонии зависело, переведут его в управление с повышением в звании или он еще надолго останется в этой глуши. Майор обошел выстроенный на плацу этап, придирчиво вглядываясь в лицо каждого заключенного.
— Хочу сразу дать вам понять, что хозяин здесь я. И по должности, и по положению, — начал он свою речь хорошо поставленным голосом. — От меня здесь зависит многое, если не все. Я требую от своих подчиненных и от осужденных неукоснительного выполнения моих указаний. На этой зоне есть две категории осужденных. Первая и основная — это мужики, которые работают. И вторая — это блатные, которые сидят в штрафном изоляторе и ПКТ, а самые несговорчивые отправляются на тюремное заключение. Основными видами нарушений режима содержания я считаю невыполнение распоряжений представителя администрации колонии и отказ от работы. А сейчас проверим, как вы усвоили мой урок.
Хозяин махнул рукой, и к нему подошел прапорщик с граблями в руках.
— Я буду вызывать вас поочередно, а вы будете брать грабли, идти в предзонник и рыхлить контрольно-следовую полосу. Каждый из вас должен взрыхлить пять метров. Выполнившие мое указание пойдут в этапное помещение и уже к обеду будут распределены по отрядам. Отказавшиеся получат по пятнадцять суток штрафного изолятора.
Из ста человек только трое отказались взять в руки грабли. Мурад был в их числе.
Помещение ШИЗО находилось в подвале административного корпуса. В сопровождении двух прапорщиков Мурад вошел в караульное помещение карцера. На стене красовалась надпись шестидесятых годов «Позор салоедам». В те га употребление сала давал и десять суток, а за чай — пятнадцать. С годами режим содержания стал не таким консервативным. Теперь сало и чаи можно было приобрести в лагерном ларьке, а надпись осталась как свидетельство «чуткого» отношения к зекам.