Осел у ямы порока

Филиппов Алексей Николаевич

– На трактор не пойду, – покачал я головой, реально почувствовав близость окончания своей карьеры на птицефабрике, и потому значительно осмелел. – На грузовую пойду, а на трактор нет.

– Как не пойдешь? – опять в прыжке заорал завгар. – Ты вообще обнаглел дальше некуда. Ты чего себе позволяешь? Ты на себя посмотри: не проспался еще, рожа в синяках и туда же, пойду – не пойду. У тебя выбора-то только два: на трактор или за ворота. Не хочешь на трактор, бери бумагу и пиши заявление об уходе. Умник нашелся, на трактор он не пойдет. Пойдешь, не то, что пойдешь, побежишь. Не таких ухарей ломали. Ну, молодежь, в корень все обнаглели, дальше уж некуда. На трактор он не пойдет. Сказал бы спасибо, что я тебя на фабрике оставляю, а то не пойду! Наглец!

Я написал заявление, завгар сгоряча

тут же его подмахнул, но всё же у порога попросил одуматься и перестать дурить. Я этой просьбе не внял, пошагал к кадровичке и в течение двух часов оформил свое конституционное право на свободу выбора профессии. Дальше вообще случилось чудо: в фабричной кассе оказались наличные деньги и мне выдали пусть не большую, но законную расчетную сумму. Внимательно пересчитав её уже вольным человеком за проходной, я понял, что полученной суммы мне как раз хватит, чтобы рассчитаться с долгами за ремонт автобуса. Моя рабочая совесть не позволяла навсегда покинуть фабрику без полного расчета по обещанным долгам. В прифабричной торговой точке я купил три пузыря водки, судя по цене самого низкого качества, и опять двинул к только что покинутой проходной. Уже поднимаясь на вторую и последнюю ступеньку парадного входа на птицефабрику, я заволновался. А как же я сейчас пройду к своим кредиторам? Ведь пропуска-то у меня уже нет. Только волнения были напрасны: работники охраны, прослышавшие на той неделе о скорой своей замене, затосковали. Они и до этого не особо рьяно исполняли свои обязанности, а сейчас сникли вообще. Целыми рабочими сменами обиженные охранницы, в основном пожилого возраста, обсуждали свою ближайшую отставку и не обращали на окружающих никакого внимания. Я беспрепятственно вошел на территорию уже не родного мне предприятия и пошагал к ремонтным мастерским. Дяди Бори на рабочем месте не было. У его верстака, освободив на нем от различных промасленных железок небольшой кусочек площади, играли в карты два знакомых мне тракториста.

– Садись Андрюха с нами, – радушно пригласил меня к игре Леха Бобик. – Время до обеда скоротаем.

Леха был хорошо известен на нашей птицефабрике своей статью и весь своеобразным ежедневным приветствием.

– Чего мужики заколбасим на трюльничка с самого с ранья?! – радостно кричал он каждое утро, вступая на порог машинного двора.

Если перевести это приветствие на интеллигентный язык, то звучало бы оно примерно так:

– А, что господа, не испить ли нам этим прекрасным утром доброго вина из расчета одна бутылка на троих.

Я, конечно, не ручаюсь за точность перевода, но суть его мы понимали всегда правильно. Еще Бобик прославился, как ниспровергатель различных мифов о силе восточных единоборств. А пришла к нему эта слава следующим образом. Устроился к нам на практику студент. Хороший парень, только бахвал немного. Все хвалился он перед нами познаниями в японской забаве по прозванию «Карате». Ходит он, значит гоголем по птицефабрике и различные выкрутасы всем встречным и поперечным показывает: то доску гнилую ногой расшибет, то по кирпичу ребром ладони постучит. Ну, вот достучался он короче по неодушевленным предметам до легкого помрачения ума и решил подраться на фоне этого помешательства с Лехой Бобиком. Поспорили они о чем-то серьезном, практикант боевую стойку принял, но на всякий случай кричит:

– Не подходи ко мне, если жить хочешь! Каратист я!

– Не писай парень, – добродушно ответил на его предупреждение Леха, – ты каратист, а я тракторист. Разберемся.

Сказал это Леха, не спеша взял рессору от трактора и двинул её студенту по опорной ноге. Так вот, говорят знающие люди, что теперь практикант японской забавой не увлекается, а материальную часть трактора «Беларусь» усиленно изучает. Пользы больше.

От игры я отказался и спросил игроков о дяде Боре.

Про дядю Борю, они знали только то, что сами его ждут по вопросу договора о ремонте, а где он и когда будет, игрокам было не известно. Они пригласили меня еще раз присоединиться к игре, но я решил не терять времени и отправился к Смяткину, чтобы для начала хотя бы с ним расплатиться.

Тот был на месте, а рядом с ним стоял и искомый мною дядя Боря. Опять повезло мне сегодня, видно

судьба решила немного загладить вину за свои беспардонные, только что прошедшие дни. Нужные мне работники ремонтной службы молча стояли, облокотившись на различные части токарного станка, и внимательно наблюдали за процессом кормления цыплят. Моё появление оторвало их от металлорежущего оборудования и вроде бы как-то заинтересовало. Интерес еще больше возбудился, когда я стал из карманов доставать долги. Дядя Боря радостно потер руки, а Смяткин деловито достал из тумбочки стакан и аккуратно дунул в него.

– Я слышал ты с фабрики уходишь, – поинтересовался ремонтник, безжалостно скручивая пробку с бутылки. – Говорят на «Забаву» пойдешь. Правильно делаешь, я бы тоже ушел. Был бы помоложе точно бы ушел. Чего здесь ловить? Пашешь, пашешь до мыльной задницы, а платят гроши да ещё при этом требуют чего-то. На днях мне главный инженер предложил ремонты ускорять. Вот хмырь. Спасибо бы говорили, что я на работу за такую зарплату прихожу, а они туда же. Дисциплину им подавай и это, как его там, слово то мудреное? Качество, вот. Видишь, какие дельные. А, они, чины везде такие. Вот тебе крест, везде. Я же не только на птицефабрике работал и везде начальники все одинаковые. Только и смотрят, побольше помытарить. Ну, чего, тебе плеснуть Смятка, как говориться для снятия устатка.

– Естественно, – отозвался токарь со стаканом. – Не пьянства для, а чтобы только не отвыкнуть в горячке суровых трудовых буден. Лей милый, не жалей.

– Молодец, – похвалил Смяткина дядя Боря, мастерски отбулькивая положенную тому долю. – Хорошо про будни сказал, а главное к месту. Уважаю тебя за это.

Пока он булькал, откуда-то возникли и трактористы-картежники, сразу же принятые в наш круг. Мы по очереди выпили по половине стакана и я, исполнив все положенные ритуалы прощания с коллективом, удалился из ремонтных мастерских к своему загадочному будущему.

В деревне было тихо, даже собаки почему-то не тявкали, наверное, разморило их от летней жары, и я решал в этой тишине, на пути к родной избе, задачу о том, когда мне идти искать новую работу: сегодня или всё-таки завтра. И вот как раз в муках этого непростого решения заметил я мучения дачника Сергея Сергеевича по починке дровяного навеса. Нерасторопный в деревенских делах житель столицы пытался заменить стойку весьма подгнившего навеса, но дело это было ему явно не по плечу. Даже больше скажу и не по рукам тоже. Во-первых, старая стойка никак не хотела покидать насиженного за долгие годы места и цеплялась за крышу так, что та тряслась уже на последнем издыхании, роняя первые гнилые щепки. Во-вторых, новая сойка явно для предназначенной ей цели не подходила, уж больно она для этой цели была худа. Жить бы ей после слома старшей коллеги несколько секунд, если бы я мимо не проходил. Я вежливо поздоровался, убрал хилого кандидата на стойку и подобрал из близлежащего хлама новую лесину. Конечно, пришлось с ней немного повозиться, но стойка из неё получилась достойная, возлагаемой крыши. Я подогнал ее к нужному месту и только после этого, аккуратно подкопав, удалил старую. Сергей Сергеевич только восторгался моей умелой работе. И было чему восторгаться: плотницким делом, пусть не в совершенстве, но всё-таки совсем неплохо я владел. С топором я близко познакомился еще в четырехлетнем возрасте, подрубив им до кости свою молодую ногу. Ох, и залился я тогда слезой, на всю деревню слышно было. От боли и от обиды, от всего сразу ревел. Больше, наверное, от обиды на коварную железяку с отшлифованной мужицкими руками ручкой.

– Не реви, не реви, – успокаивал меня дед, перевязывая застиранной белой тряпкой кровоточащую рану. – И главное на топорик не сердись, а уважением к нему проникнись. Как проникнешься, так он с тобою и дружиться станет, а станет дружиться, то в жизни с ним никогда не пропадешь. Главное не реви и на инструмент не обижайся.

И вот тут я уже забыл, как дальше-то с топором в тот день поступил, но, наверное, всё-таки уважительно, потому как в руках он у меня до сих пор послушен и любую работу я делаю скоро и без особых огрехов. Конечно, не идеально, как, например, дядя Леша Хромой – первый наш деревенский плотник, но вполне прилично и добротно.