Осень прежнего мира

Бояндин Константин Юрьевич

— Всё будет нормально, — уверил всех Унэн. — Уж поверьте мне. Я побывал в таких переделках, что вам и не снились.

Девушка поджала губы, но не стала возражать.

XX

Все получили по браслету (что были в свёртке), хотя, конечно, никто не знал, что с ними делать. Все четверо долго осматривали их, пытаясь определить, как и для чего это служит, но без особого успеха. Тем не менее, было решено, что лишним это не будет.

Коллаис догнала Ользана, когда он, вслед за Унэном, спускался по короткой лесенке на улицу.

— Береги

себя, — шепнула она и, резко отвернувшись, скрылась в дверях. Ользан, немного смущённый, постоял, глядя ей вслед и присоединился к стоявшему шагах в десяти Унэну.

— Похоже, что ты ей нравишься, — сообщил тот, радужно улыбаясь.

— Я думал, что ты не слышишь, — сухо ответил художник.

— Мне не надо слышать, — ответил Унэн, слегка опустив веки. — Мне достаточно видеть.

Путь до южных ворот Паэрона они прошли в гробовом молчании. Впрочем, нет: монах что-то напевал — по крайней мере, так казалось юноше. Ему самому было неловко. Два простых слова начисто разрушили линию мыслей, которую он выстраивал целую ночь. Заодно, правда, пропало напряжение, которое постепенно накапливалось внутри.

— Отвлекись, — посоветовал Унэн, когда они оказались снаружи, в роще, среди встречающей новый рассвет живности. — Относись к подобным вещам, как к неизбежным. Если что-то предстоит сделать, нет смысла волноваться из-за этого. Делать-то всё равно придётся, не так ли? Думай о другом. Смотри вокруг, дыши воздухом, радуйся жизни.

— Тебе легко говорить, — ответил Ользан, чуть прибавляя шаг, чтобы поспеть за стремительно идущим человечком. — Можно подумать, что ты постоянно занимаешься делами, о которых почти ничего неизвестно.

— Так оно и есть, — подтвердил монах, невозмутимо отворачиваясь.

Возразить на это было нечего.

* * *

Бревин с сестрой нервничали не меньше.

— Как он сказал? — в десятый раз переспрашивал шантирец. — Когда засветится шарик…

— … взять его в ладонь и сжать, — закончила его сестра. Она сохраняла видимое спокойствие, но в душе у неё тоже была сумятица. Прежде они видели, куда шли, примерно знали, с чем предстоит встретиться и неизвестность не пугала их. Теперь же всё было иначе. Они находились в комнате, в полном боевом снаряжении — том, что успели собрать. Коллаис, кроме того, взяла с собой неплохой набор разнообразных снадобий и составов.

Устав ходить, Бревин плюхнулся в кресло и привычно потянулся к бутылке, что стояла на столе со вчерашнего вечера.

— Прекрати, — сестра ловко отобрала у него бутылку и спрятала в «кошельке». — Вот это действительно была бы глупость.

Шантирец только вздохнул и уселся, стараясь отвлечься мыслями от бесстрастно лежащего на столе шарика из тёмного стекла.

* * *

— Теперь куда? — спросил Унэн. За полчаса они добрались до оврагов. Теперь предстояло спуститься к реке, Ронане, что уносила воды из озера в залив. Река была довольно быстрой; к счастью, поблизости был мостик. Он был скрыт краем обрыва, но монах оказался достаточно наблюдательным, чтобы сократить им путь на добрые два километра.

Они стояли по ту сторону моста. Дальше пейзаж был на редкость неровным, холмы и скалы громоздились одни на других. По описанию,

которое вручили художнику на безвестной улочке Паэрона, выходило, что им надо пройти шесть километров на юго-запад — добраться до небольшой пустыни — где и искать цель своего путешествия.

Легко сказать — шесть километров!

По ровной дороге — ещё куда ни шло. Но по этим скалам? Так можем и не успеть, мелькнула в голове мысль. Надо подойти к цели от полудня до трёх часов дня. Иначе всё будет напрасным.

— Боишься, что не успеем? — добродушно спросил монах, глядя на эмоции, проносившиеся по лицу спутника. — Зря беспокоишься. Мне доводилось бродить по подобным местам, так что тут я тебе немного помогу. По верёвке подниматься умеешь?

— Умею. Спускаться тоже умею. Вот по скалам лазать — это с трудом.

— Этого, я надеюсь, не потребуется. Юго-запад, говоришь? Понятно. Ну что же, следуй за мной.

Он принялся взбираться по осыпающемуся склону и Ользан, с трудом поспевая за ним, подивился, что монах по-прежнему не обут. Какими же должны быть подошвы, чтобы выдерживать подобное! Он поймал конец верёвки, брошенной ему сверху, и быстро взобрался на гребень скалы. Унэн действительно был силён. В нём больше, чем кажется снаружи, решил юноша, глядя, как монах с обезьяньей ловкостью опускается по противоположному склону. Ну, положим, по этому склону пройти не так-то трудно…

К концу четвёртого часа их путешествия они преодолели почти весь путь. Из двоих путешественников только Унэн был по-прежнему бодр и спокоен. У Ользана же успели изрядно устать ноги; кроме того, он в нескольких местах ободрал себе руки.

— Привыкай, — посоветовал ему Унэн на очередном коротком привале. — Одно дело — путешествовать с удобствами, и совсем другое — вот так. Ноги не стёр?

— Нет, — ответил Ользан, изучив этот вопрос. — Где ты так научился лазать по скалам?

— Этому быстро учишься в горах, — пожал плечами Унэн, подкрепляясь из очередной маленькой бутылочки. — Если, конечно, ни разу не сорвёшься в пропасть.

* * *

— Вон то? — спросил Унэн, указывая пальцем на останки низеньких строений. Они виднелись там и сям по всей пустыне. Чьи это, интересно, дома? — подумал художник, глядя на лабиринт руин. Потрескавшаяся, смешанная с песком и камнем земля представляла собой жалкое зрелище. Он присмотрелся к скоплению развалин, на которые указывал монах и кивнул.

— Между полуднем и тремя часами, — повторил Унэн задумчиво. — Сейчас… — он запрокинул голову, словно вслушиваясь в голос с небес. — Примерно без четверти двенадцать. Подождём здесь. Отсюда до этого места не более получаса ходьбы.

Если не весь час, подумал Ользан устало. Ноги его гудели, отвергая саму мысль о продолжении пути. Они сидели на последней — к счастью, невысокой — скале, за которой начиналась совершенно открытая пустыня. Спрятаться там было бы негде.

— Помнишь легенду? — спросил он монаха.

Тот кивнул.

— Помню. Обо мне не беспокойся. Сосредотачивайся на своей.

Судя по всему, монах был прав. Ользан отвернулся и попытался расслабиться, сколько позволяла весьма условная тень и спокойствие. Сердце никак не хотело успокаиваться и ничего с этим нельзя было поделать.