Осень собак
Шрифт:
Он торопливо выпил свою долю водки, запил пивом и быстрым шагом пошел в сторону рынка. Двое оставшихся по очереди, из одного стакана допили водку. Некоторое время молчали. Потом старший, произнес:
– Живу, как собака. Думал – на пенсии отдохну. Ни черта. Приходится по ночам сторожем подрабатывать. А я ж фрезеровщик шестого разряда! Хотел на своем заводе поработать на станке. Хоть два-три дня в неделю. Ни хрена! Начальство не взяло. Другим, говорит, работы нет. Могу у них отобрать то, что еще осталось. Не нужен я им… а кому я нужен? – он тягостно вздохнул от заданного самому себе тяжелого вопроса.
«Да, – мысленно комментировал
Средний мужик, допивая пиво, задумчиво произнес:
– Вот у него… – он имел в виду ушедшего товарища. – Здоровья богато. А у меня такого уже нет. Никто не возьмет на разгрузку. Хожу на работу с надеждой – авось, она сегодня будет. Сегодня нет, завтра тоже не будет. Не привык я к такой жизни. Раньше лучше было.
– Было лучше, – согласился старший. – Тогда был социализм, а сейчас ни то, ни се. Национализм остался. Жаль, што пришлось дожить до этого времени. Лучше бы его не видеть.
Он выхлебнул остатки пива из бутылки. Николай также прикончил свою бутылку, и ему стало жалко этих работяг. И он утешил их:
– Не унывайте, мужики! Будет хуже.
Оба сумрачно посмотрели на него, незнакомого им человека, и старший беззлобно подтвердил:
– Сами знаем. Но за внуков больно. За што они страдают? За наши ошибки? Мы свое прожили. А как им? И уехать некуда, кроме как на тот свет. И туда не попадешь по-человечески – денег нет на проезд. Вместо гроба – полиэтиленовый мешок.
– Крепитесь! – немного насмешливо ответил Николай. – Страждущему воздастся… но потом. Понятно? Успехов вам!
Он взял свой портфель и сумку и пошел к подземному переходу через Краснозвездную улицу. Все стены перехода были заклеены объявлениями и листовками. Присобаченные к самому верху, чтобы их не содрали, выделялись листовки УНА–УНСО, отпечатанные крупным, жирным шрифтом. Николай остановился и стал их читать: «Становись в ряды украинской национальной самообороны… защищай Украину до последней капли крови… запись мужчин от 15 до 55 лет производится на улице…» Указывался точный адрес и телефоны. Другая листовка гласила: «Крым будет украинским или безлюдным!» В следующей вещалось: «Мы спасем Украину от коррупции. Все национальное богатство принадлежит народу и только ему! Долой неокоммунистов и прочих врагов с Батькивщины!»
Непосвященному или приехавшему впервые в украинскую столицу могло показаться, что он находится в стране, где идет война и, может быть, гражданская. Николай глубоко вздохнул. Эти листовки он читал и несколько лет назад. Они его не удивляли и не представляли для него интереса. Он к ним привык. Снова тяжело вздохнув, перешел на другую сторону улицы и вышел на автобусную остановку. Напротив белоснежной пеной взлетело вверх новое здание центральной научной библиотеки.
«Надо зайти туда, посмотреть новые диссертации, – машинально подумал он. Его профессией предусматривалось постоянное изучение всего нового в исторической науке. – И в архив надо зайти, порыться в документах», – продолжал размышлять он. Но это были вялые, рабочие думы, больше обязанность и привычка, чем творчество.
Он перевел взгляд на огромный, ярко размалеванный прямоугольный щит площадью метров пять на три, без картинки, который изображал что-то непонятно-абстрактное – желто-голубое. Но его больше заинтересовал не цвет, а
«Видимо, смысл этого лозунга не для моих пьяных мозгов, – решил Николай. – Лучше бы коммерческую рекламу разместили, заработали что-нибудь, а так получается, что хрен редьки не слаще. Где моя Отчизна, от кого независимость?..» И он перевел глаза на здание автовокзала, потом на мост, рынок… думать не хотелось.
Подошел автобус тридцать восьмого маршрута, и он влез в него. На шестой остановке – Амурская площадь, он вышел. За сарайчиком, которое несло на обрезе крыши отважное название «Витерець» – кафе или попросту забегаловка, в котором он когда-то аспирантом покупал бутерброды, громоздилось здание института повышения квалификации. Это была единая глыба из бетона и стекла, где каждый корпус здания наваливался на другой. Кто был в Артеке и видел Адаллары – две скалы в море – и смотрел на них в анфас, никогда бы не подумал, что это две отдельные скалы – они сливались в единую глыбу. Почти также выглядел и этот институт, только снаружи был затянут кафельной плиткой, выдававшей его искусственное происхождение, а ближний корпус заслонял остальные.
Николай решил не встречаться сразу же со своим научным руководителем – директором института, а вначале поселиться в общежитии. Он прошел через нарядный сквер, загаженный породистыми собаками, которых выгуливали их верные хозяева, и через две стеклянные двери вошел в общежитие. Здесь он знал все. Три года аспирантуры, частые приезды для работы над докторской диссертацией сделали его родным для всех вахтеров, уборщиц и других сотрудников обслуживающего персонала общежития. Вот и сейчас, слева, за вахтерской стойкой, его приветствовала раньше, чем он ее, Любовь Ивановна – рыхлая, лет под семьдесят, окрашенная блондинкой вахтерша.
– Вы приехали? – радостно, как бы спрашивая или утверждая, воскликнула она. – Здравствуйте! Давно вас не было.
– Всего три месяца! – так же радостно от того, что его знают, помнят и тепло принимают, ответил Николай, опершись на бордюр вахтерской стойки. – Здравствуйте, дорогая Любовь Ивановна! – и, зная ее словоохотливость, сразу же перехватил инициативу: – Как у вас жизнь и здоровье, Любовь Ивановна?
– У меня самой нормально, а вот внучка заболела – температура, понос…
– Дизентерия?
– Нет. Отравление колбасой и к тому же иностранной. Мы так за внучку попереживали. Я просто извелась!
Поняв, что у внучки болезнь позади, Николай, будто врач, посоветовал:
– Надо было дать ей попить марганцовки, и все бы прошло.
– Давали! – ответила Любовь Ивановна, суетливо продолжая разговор. – У нее другое дело. Не инфекционное, а какой-то вирус. Понимаете?
Николаю было приятно, что разговор шел просто, по-семейному, как у близких людей, знающих заботы друг друга.