Осень
Шрифт:
— Ах, черт! — Йорх Аадниель хватается за живот и сгибается крючком.
— Что с тобой? — сочувственно спрашивает Имелик.
— Страшная резь, — жалуется Кийр, вращая глазами. — Ох ты, черт побери! Погодите тут немного, я кое-куда сбегаю, и чем это они меня там, в заведении для хуторян, напичкали?!
И Кийр исчезает из глаз с проворством веретена, однако совершенно непонятным образом он спешит отнюдь не туда, куда следует, а прямиком влетает в судебный зал к помощнику секретаря, словно бы ищет у последнего совета и помощи по случаю рези в желудке. Вначале кажется, будто Аадниель и сам ошарашен своим
— Господин Сярби, — останавливается он перед столиком помощника секретаря, — дайте мне бумагу.
— Бумагу? — Молодой человек оглядывает пришельца. Какую бумагу? Со штемпелем или без?
— Ох, — охает Йорх, — мне совершенно все равно, хоть так, хоть эдак. Главное, дайте поскорее. У меня …
— Что у вас? Какое-нибудь торговое дело?
— Да, — поджимает Кийр ляжки, — чисто господнее дело. Но вроде бы уже поздно. Тысяча чертей, дьявол побери эту столетнюю колбасу цвета радуги!
— Какой-нибудь, незаполненный листок я для вас найду, — Сярби роется в груде всяких бумаг. — Минуточку … Это требует некоторого времени. Но… может быть, присядете?
— Нет, — Кийр оглядывается на дверь, — недосуг мне присаживаться.
Он получает два листка чистой бумаги и бочком-бочком удаляется; к чести его, и истины ради, надо заметить, что он не забывает поблагодарить.
В дверях Кийр сталкивается со служителем Тюма, последний еще носит на усах кусочки яичницы и почему-то несколько не в духе.
— Дьявольщина! — бранится он, не ответив на приветствие портного. — Только что начисто подмел все полы, а теперь отсюда несет такой вонью, словно кто себе в штаны наклал.
— Ну-у, — бормочет Йорх, — ветром вонь развеет.
И после этого Аадниель направляется, наконец, в то место, куда должен был пойти в первую очередь; следом за ним, словно трос, тянется мощный аромат. Портной спускает в очко свои подштанники и смотрит им вслед с таким видом, будто хочет сказать: «Мир праху твоему!»
Однако во всем этом еще не было бы ничего особенного — подобные действия остаются личным делом каждого человека — не подоспей к месту действия вездесущий Кристьян Либле, которому, конечно же, совершенно нечего делать в волостном доме, но… Но когда это было, чтобы звонарь не объявился там, где в связи с каким-нибудь скандалом сошлись двое или трое или хотя бы один единственный человек?
— Ой ты, поганая шкура! — Звонарь прищуривает свой единственный глаз. — Стало быть, вот оно как создают этот новый мировой порядок: до того, как сесть на рундук, штаны вроде как напрочь скидывают! Мой дедушка, — продолжает Либле, — он был чуток постарше, чем я сейчас, держал кобылу Манни; и он ее, стало быть, берег, как медведь свои бубенчики, и ежели эта его дорогая Мани, хоть среди дороги, хоть еще где, настраивалась помочиться, дедушка сей же час снимал с нее дугу. Ну да Бог с ним, со всем этим! Но такого я еще вроде как не видел ни во сне ни наяву, чтоб человек, когда он идет по делу,
— Замолчи, Либле! — шепчет портной. — Ни слова больше — не знаешь ты, что ли, как иной раз дело обернуться может. Видишь ли, эта чертова колбаса весь организм расстроила.
— Да, да, — бормочет Либле в ответ. — Оно вроде бы так. — При этом он вешает брюки своего собрата на единственный ржавый гвоздь, который торчит в стене нужника. — А теперь, — добавляет звонарь ворчливо, — отойди чуток подальше — и у меня тоже тут кой-какие дела есть, не могу я их улаживать, ежели кто другой смотрит. Будь так добр, выдь наружу.
— А мои штаны? — в отчаянии вскрикивает Кийр. Нижние отправились туда, куда они отправились, но верхние?! Они куда подевались? Отдай их, дорогой друг!
— Да Бог с ними, с этими штанами! — Паунвереский звонарь машет рукой. — Ведь не штаны мужика красят, а в аккурат наоборот. Ступай, ступай! — и выталкивает голого до пояса, словно журавль, портного за дверь.
— Силы небесные и вся чертова рать! — восклицает Имелик, обращаясь к Тоотсу, — погляди-ка туда! Кийр разгуливает по волостному двору без штанов! Ты когда-нибудь видел такое?
— Хм-хм-хм, пуп-пуп-пуп, — смеется Тоотс. — Нет, не видел. Кто знает, может Йорх по новому кругу пошел. Может, он именно таким манером рассчитывает побыстрее заполучить свой поселенческий надел. Хм-хм-хм.
Вскоре после этого на крыльце волостного дома, словно живое воплощение указующей власти, появляется помощник секретаря и звонит в колокольчик: заседание начинается. К этому времени у портного Кийра брюки уже на положенном им месте, и он, с какой стороны ни возьми, парень-хват; только вот опять небольшая загвоздка — он вынужден остаться с наружной стороны дверей, поскольку не является членом совета уполномоченных. Но подслушать-то все же можно, о чем говорят там, внутри, в судебном зале, возле стола секретаря и так далее.
Председателем собрания избирается весьма напористый мужик, это можно заключить даже по звуку его голоса. В этом голосе сила и властность человека, от которого зависит благополучие многих граждан Паунвере. Урезают жалованье, где только можно, однако в то же самое время какому-нибудь своему мужику даже и прибавляют: пусть живет и здравствует, у него невпроворот работы: шуточное ли дело, когда человек…
Протокол пишет секретарь сам, и уж от себя-то он любую беду отведет. Если какой-нибудь горластый бобыль рвется обкарнать его жалованье, то получает в ответ такую мощную отповедь, что у всех уполномоченных начинают гореть уши.
В конце концов дело все же доходит до обсуждения и тщательного взвешивания того самого прошения Георга Аадниеля Кийра, которое он в письменном виде подавал уже трижды. Бог Троицу любит, как говорит народная мудрость.
— Да, — берет слово тот самый вяэнаский Март, — вообще-то поселенческий удел сгодился бы каждому, но у нас есть мужики и победнее, из тех, кто на войне угробил свое здоровье … Вроде бы не мешало и на них обратить внимание.
— Видали, какой дьявол! — буравит Кийр ухо Кристьяна Либле. — Налопался за мой счет, как пиявка, а теперь напрашивается на скандал. Я пойду и пристукну его.