Осенние дали
Шрифт:
Забыв про больных в шалаше, Варвара Михайловна бессильно, словно избитая, пошла обратно на трассу. Отчего так сумрачно: ведь утро?! Да, да, возчик говорил что-то про тучу? Действительно, вон из-за верхушек елей ползут грузные, синеватые облака, клещами охватывая юго-восток. Солнце еще светит, но уже на лес, на луг упала тень, и, несмотря на теплоту, в летнем воздухе чувствуется сырость. Опять, значит, будет дождь. Ну и тоска.
Разве можно уйти от самой себя? А именно этого хотелось Варваре Михайловне. Она была возмущена, оскорблена, раздавлена. Она несла Павлу свою душевную чистоту, собиралась пожертвовать для него всем: семьей, прежними знакомствами, налаженным бытом — и вдруг узнала, что у него
Ей вдруг захотелось увидеть Андрея. Он такой благородный, хороший. Внезапно краска залила лицо, шею, руки Варвары Михайловны, и на глазах, не от внутренней боли, а от стыда, выступили слезы. Сколько страданий принесла она мужу своим «романом»! Достойна ли она теперь его? (Ей всячески хотелось возбудить в себе любовь, нежность к нему.) Где Васятка? Сыночек, родной… он на трассе.
Варвара Михайловна почти побежала к небольшому пятитонному катку, возле которого стоял мальчик. Туча заходит, ребенок может вымокнуть, простудиться: вчера перед обедом он два раза кашлянул. Это ужасно. Она подхватила Васятку на огрубевшие от работы руки, покрыла лицо поцелуями. Заметила, что его рубашка запачкалась, скорее повела в шалаш переодеваться. Мальчик выразил неудовольствие: чего мама мешает играть? Ему было так весело! Он кидал камни под каток, и тяжелая машина с хрустом их крошила.
XXVII
Вдали над Окаевским карьером висели хмурые, синевато-желтые тучи, словно простеганные хвостатыми нитками: там шел дождь. То и дело вспыхивали молнии, взрывая громады туч, колебля окрестности неровным, мертвым светом; заглушенный расстоянием, слабо рокотал гром. По раскисшему проселку мимо песчаных разработок медленно пробирался газик, невыспавшийся Камынин хмуро поглядывал в смотровое стекло.
Мысли его, как это часто случалось за последнее время, были далеки от трассы. Он не видел отцветающей калины с опавшими бело-розовыми лепестками, не слышал пересвистывания щеглов, мухоловок; с болезненным упорством думал главный инженер об одном — о своей развалившейся семье.
«К чему стремятся люди? Чтобы жить в свое удовольствие? Тогда Варвара права: разонравился муж — заводи другого или бери любовника. Если же человечество, как и во все века, стремится к усовершенствованию, оно не может обойтись без сознания долга, хоть это кое для кого и звучит банально. Нельзя бесконечно твердить: «Любовь. Свобода чувства». Так и вторую жену (или мужа) бросишь, и четвертую, объясняя все тем же «чувством». Разводы стали э п и д е м и е й, а должны бы быть редким и печальным и с к л ю ч е н и е м. Семья создается во имя детей. И разве может вызвать уважение тот из родителей, который обрекает своего ребенка на полусиротство, безудержно отдаваясь любовной страсти?»
Газик тряхнуло на ухабе, Камынин выглянул. На мосту стоял громоздкий скрепер, доверху наполненный песком. На суходол под мост, разбрызгивая грязь, подошел самосвал, водитель, все время поглядывая наверх, остановил его в точно определенном месте. «Даешь, Сеня!» — крикнул он. Скреперист наверху открыл ковш, из огромного, шестикубового чрева машины с шумом, шорохом посыпался песок. Направленный умелой рукой, песок валился, словно в пасть, в кузов самосвала, стоящего как раз под широким отверстием в мосту.
— Стоп. Отбой, Сеня! — крикнул снизу водитель,
Груженый самосвал отошел. Андрей Ильич сделал знак шоферу заглушить мотор, вылез из кабины. Под мост на суходол вкатилась трехтонка, получила свою порцию песка и зарулила к линии трассы.
— Ловко приспособились, — одобрительно проговорил Камынин, подходя к скреперисту.
Тот узнал главного инженера, поздоровался. Выглянул из своей будки и водитель трактора.
— Кто вас надоумил? — спросил Камынин. — Сами?
Скреперист спрыгнул на землю, неловко отряхнул широкие подвернутые штаны комбинезона. Его большие грубые ботинки были по щиколотку перемазаны незасохшей глиной.
— Нет, — ответил он. — Карьерские. Загружать автомашину дело долгое, да и сколько рабочих рук надо, труда положить… ну, а мне что? Вижу, правильные слова говорят, и согласился подсобить. Мы и гравий так загружаем.
— Отлично, — похвалил Камынин. — Толково приспособились. Позвольте, а мне ваше лицо знакомо. Я с вами уже где-то встречался.
Он пристально вгляделся в здоровяка-скрепериста. Парень стоял несколько сконфуженный вниманием, но с видом человека, сознающего свою силу, сноровку. Плечи у него были не по возрасту тяжелые, губы толстые, добрые, волосы из-под грязной, замасленной кепочки отливали спелым льном, а небольшие голубоватые глаза смотрели приветливо, внимательно.
— Я думал, не вспомните, народу-то у вас тыщи, — застенчиво сказал скреперист. — Встречались, точно. Весной еще, в мае. Во дворе МДС. Я нож поломал у грейдера-струга, меня Горбачев и того… а вы в аккурат приехали и заступились. Я еще на скрепер запросился, вы и тут помогли. Вот я и работаю.
— Помню, — улыбнулся Камынин. — Вас звать Семен…
— Юшин, — обрадованно подсказал скреперист.
— Да, да, — кивнул Камынин. — Значит, управляете теперь любимой машиной? И, как видно, неплохо? Я вот у вас вижу и другое новшество: трос на скрепере вдвое больше нормальной длины. Тоже вам кто подсказал? Зачем это?
— Тут сам придумал и… вроде оправдывает себя, — проговорил Юшин. — Гибкий трос шестнадцати-восемнадцати миллиметров, он очень дефицитный. Две-три недели — и обрывается. А где достать? На скрепер его надо сорок пять метров. Вот я взял да и заправил добрую сотню… с запасом. Износится передняя часть троса управления, я конец в два-три метра обрубаю и зафасовку скрепера произвожу протягиванием троса за счет запаса. Большой результат получается!
— Отлично, товарищ Юшин! — воскликнул Камынин. — Другие скреперисты знают? Поделиться надо опытом. Это мы устроим.
Газик покатил дальше.
«Вот тоже плод любви, — покачиваясь на пружинистом сиденье, размышлял Камынин, возвращаясь к прежнему вопросу. — Ведь новатором стал Юшин. Если бы любовь всегда облагораживала, приносила счастье людям, не была слепой! Может, когда-нибудь и наступит такое время?»
Он насупился, подавил вздох.
«Профессию мы можем выбрать такую, о какой мечтали. А жену? Кто нашел ту девушку, что рисовалась в юношеских видениях? Вот и я: встретил Варю и решил — о н а, хотя похожа ли Варя на мой идеал? Не похожа, как не похожа фантазия на жизнь. Но что-то же мне в ней очень понравилось и покорило? Безусловно. Стало быть, она мне духовно родственна? Конечно, я хотел, чтобы Варя была чуточку развитее, вдумчивее… менее легкомысленна, что ли. Не «штукатурилась», была подомоседливее. А то у нее или танцы в голове, или подруги. Да что поделаешь? По своему образу и подобию, говорят, только господь создал Адама и Еву — и то ошибся. Все равно Варя и такая дороже и милей мне всех женщин. Она и радость моя, и мука, и от этого никуда не денешься. Вероятно, и Варе хотелось, чтобы я был немного другой? Несомненно. Теперь же у нее нашлась совсем иная модель».