Осенние дали

Авдеев Виктор Федорович

Она произнесла шутливо, сама не веря своим словам:

— А вдруг потом и мы разлюбим друг друга?

— Этого не может быть… — Вдруг Молостов сказал раздраженно: — Вон ваша телохранительница.

По косогору к скреперу медленно шла Маря Яушева, часто нагибалась, собирая камни в рваную плетушку. Губы Молостова сложились в тяжелую, неприязненную усмешку. Он сильно потер лоб, не замечая, что испачкал его грязными от камня пальцами.

— Хорошо. Ну а где бы мы стали жить? — вдруг спросила Варвара Михайловна и опять густо покраснела, но уже совсем по-другому, мягко, стыдливо.

— Где прикажете. Мне предлагают в Больших Угонах заведовать райдоротделом. А

хотите, я переведусь в другую область. — И, еще раз покосившись на подходившую Марю, он торопливо закончил: — Нам опять помешали. Я вам напишу в деревню и буду ждать ответа. Не бойтесь, Варя, доверьтесь любви. Мы должны быть вместе, должны. Сегодня же встретимся… последний раз перед отъездом.

— Неудобно. Люди везде.

— Обязательно. Слышите, Варя? Обязательно.

— Ну… если только на минутку.

Молостов схватил руку молодой женщины и, не обращая внимания, видит ли это Маря Яушева или кто другой из лагерников, крепко прижался к ней горячими губами. Круто повернулся и зашагал прочь. Вдруг его будто по виску ударили: Варя спрашивала о Клавдии? Узнала? Конечно, чашинские сказали. Не поэтому ли переменилась, отказывается от свиданий? Во-он что!

Некоторое время Варвара Михайловна стояла молча, ничего не видя, забыв обо всем. Ей было и страшно чего-то и хорошо. Затем блуждающий взгляд ее задержался на сыром голубоватом валуне, она коротко, прерывисто вздохнула, нагнулась, положила его в подол халата и медленно тронулась дальше.

Вскоре после ее ухода на взлобке буерака остановилась Маря Яушева с плетушкой, наполненной булыжниками. Здесь к ней подошел скреперист Сеня Юшин, радостный, с румянцем волнения на простодушных щеках. Он был в обычной неуклюжей, грязной спецовке, но кепочка-малокозырка лихо, молодецки сидела на самом затылке, открывая пушистый, льняной чубчик, и это, по мнению Сени, придавало ему вид гуляки. Он только что загрузил полный ковш своей машины камнем и, перед тем как отвезти его на трассу, видимо, урвал минутку для разговора.

— Дочитал, Маря, книжку, что давала. Приличная. Вечером принесу. Потанцуем нынче под баян?

Девушка свела густые брови, будто усиленно обдумывала важный вопрос. От смущения она даже не повернула к Сене головы, только щека ее с этой стороны и ухо стали красными, точно их осветил солнечный луч.

— Не знаю, будет ли время.

— Часок-то можно погулять. Два дня не видались. Со скуки изошел.

Из-под длинных загнутых ресниц Маря обожгла его взглядом красивых черных диковатых глаз.

— Все вы, парни, это нашептываете, — сказала она вдруг, улыбнувшись, и таким тоном, словно имела большой опыт в любви и знала, что всегда нашептывают парни. — А потом одних бросаете и… с другими. Есть тут случай. Тоже, наверно, обещал жениться. А увидел в лагере другую, лучше… правда, и она так поступила с мужем. — Девушка покосилась на противоположную сторону ложбинки, где Камынина собирала валунник. С показным недоверием сказала: — Слова-то, они как брызги, воду мутить мастеров много.

— Иль, думаешь, пустомеля? Выколи глаза, если погляжу на другую. Отруби ноги, коли уйду от тебя. Всю жизнь будем вместе, как две оглобли в телеге.

— Так и поверила тебе, — нежным голосом сказала Маря.

— Когда ж заслужу? Плохо ты обо мне понимаешь, Маря. У меня что на сердце, то и на языке. Ничего не таю, завсегда говорю прямо.

— Все-все? — словно бы вскинулась она.

— Уж такой.

— И я, — подхватила Маря. — Давай и на будущее за правило возьмем: что бы ни случилось, пусть самое худое, — говорить в глаза. Пусть даже раздружимся, — не станем играть в

утайки да недомолвки. Правда, она, как солнышко, облаков не любит.

— Голосую «за»! Ты вот намедни говорила: «Познакомились без году неделя. Человека узнать — с ним пуд соли съесть надо». Али я не вижу, Маря? Да лучше тебя не только в деревне, во всей области нету. Правду говорю. Так и матушке отписал. С другой девкой год ходи, так не узнаешь, как я тебя за эти два месяца на трассе. Нешто и тебя сердце обманет, не изучила, какой я?

Сеня расправил плечи, сдвинул кепочку еще дальше на затылок, словно показывая себя. Маря зыркнула на него и закусила нижнюю губу.

— Так погуляем вечером?

И хотя Маря опять отрицательно качнула головой, Семен Юшин улыбнулся еще радостнее, шире и простодушнее. Их влюбленные взгляды говорили друг другу гораздо больше, чем слова.

Словно догадавшись, о чем у них речь, Варвара Михайловна разогнула спину, поправила чистой, тыльной стороной руки упавшую на лоб прядь волос, подумала: «Счастливая Маря. Воркует. Наверно, Сеня Юшин из-за нее со своим скрепером на участок к нам попросился. У них — весна».

Почему у Варвары Михайловны сжалось сердце? Ведь и ее впереди ожидает сладкое и тревожное счастье? Правда, ее возраст не девичий, сын на руках, но она еще на многое надеется. Так отчего же вдруг слезинка защипала глаза?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ночью Варвара Михайловна встретилась с Молостовым в лесу, чтобы проститься. Она ежилась в плаще, пугливо прислушивалась ко всякому шороху, вздрагивала, спешила; Молостов был нежнее, чем всегда. Они почти не говорили, задохнулись в долгом поцелуе, и до самого утра им уже никто не помешал.

Перед вечером Варвара Михайловна собрала свои пожитки. В конце рабочего дня за ней на газике прибыл Камынин, и молодая женщина вместе с ним стала сносить вещи в машину. Молостов засел в шалаше, разложил конспекты по геодезии, но заниматься не мог. Он выкурил подряд несколько самокруток и с жадностью прислушивался к тому, как Варвара Михайловна, одетая по-дорожному в пестрый прорезиненный плащ с капюшоном, негромко, приподнято-веселым тоном обменивалась адресами с подругами. С Марей Яушевой и с Баздыревой она при прощании расцеловалась.

— Жалко, что уезжаете, — искренне огорчалась девушка. — Без вас будет совсем-совсем не то. Я-то думала, вместе трассу закончим.

— Нельзя, — невнятно ответила Варвара Михайловна, с трудом держа большой, рассыпавшийся в руках букет лесных цветов, поднесенный товарками. — За Васятку с мужем беспокоимся, не было бы после гриппа осложнения. Да и я отосплюсь у мамы в деревне, вернее, втроем отдохнем: ежика забираем. Так пиши, Маречка, буду ждать, а в Моданске заходи непременно.

Невдалеке от машины стоял Камынин. Вид у него, по обыкновению, был спокойный, он оживленно, с полуулыбкой одобрения слушал прораба, говорившего, что теперь участок обеспечен камнем, а скоро закончат ремонт моста через Омутовку. Невдалеке по бревну сваленного дуба бегал Васятка, балансируя раскинутыми руками, чтобы не упасть. Он был в матросской шапочке, в пальто, с приставшими к спине еловыми иглами и, громко смеясь, переговаривался с тачечницами, желавшими ему доброго пути, строил рожицы. Трудно было поверить, что у Васятки жарок, повышенная температура; когда родители хотели взять его на руки, он забрыкался, слезливо раскапризничался. Пришлось отпустить и лишь присматривать, чтобы не залез в лужу. Ежик, посаженный в корзину, находился в автомобиле.