Осенние каникулы

Дубчак Анна Васильевна

– А что испытал ты, когда узнал, что ее нашли в реке?

– Мы успокоились. Мы втроем напились и накурились… Нам было хорошо…

– А что вы сделали с Рони?

– Мы убили его. И спрятали в сарае… там же, на даче Литвиновой…

– Взгляни в окно, – вдруг сказала Соня.

Котельников повернул голову и увидел, как джип медленно выезжает со двора.

– Что это значит?

– А это значит, – вдруг услышал он сзади и замер, –

а это значит, Жорж Котельников, что пришла и твоя очередь… Не бойся, поверни свою рыжую голову…

Он медленно поворачивался, чувствуя, как пол под его ногами закружился, как бывает во сне…

Дверь распахнулась и, с трудом сдерживая собаку, на кухню вошла Ирина Литвинова.

– Ты узнаешь меня, Жорж? Я – твоя учительница алгебры… А это – Рони, твой пес… неужели ты не узнаешь нас?

Она выглядела постаревшей лет на десять. Седые волосы, тусклые глаза, сухая, морщинистая и шелушащаяся кожа…

Она проследила за тем, когда Соня уйдет, села за стол и принялась перебирать пальцами карты.

– Я сбежала от вас… И чтобы отмыться от ваших поганых рук и тел… От того яда, которым была пропитана моя кожа, я спустилась к реке, чтобы смыть с себя эту грязь… Я вошла по колено в воду и наткнулась на тело той девушки, которую убил Герман… Я подтянула ее к берегу и, увидев, что мы с ней приблизительно одного роста и что у нас даже похожие волосы, поменялась с ней одеждой… И оставила ее на берегу… чтобы ее кто-нибудь нашел… Я понимала, что вы – ваша святая троица – практически ненаказуемы, и поэтому решила отомстить сама. Всем троим. Я не вернулась в город, а осталась жить в доме бабы Нади, Надежды Николаевны Берковской… А чтобы после моей смерти моя квартира не пропала, оформила на нее завещание. Мне потребовалось три месяца, чтобы я пришла в себя. А потом я стала дрессировать твоего Рони… Да-да, он был еще жив, когда я нашла его в сарае на даче… Я его выходила и стала дрессировать… Это я научила его бросаться на всякого, кто пахнет гвоздикой… Это я написала записки твоим приятелям и натравила на них твоего Рони… Это было несложно… Конечно, мне было страшновато, я ужасно боялась, что машина, которую я купила на деньги отца Германа, Монахова, не заведется или что-нибудь еще… Еще мне было страшно при мысли, что меня могут вычислить и посадить в тюрьму…

Наталия, присутствующая при этом спектакле, поняла, что Ира устала. Она вошла на кухню и увела ее.

– Ты, Жора, можешь возвращаться домой… –

сказала она спокойно. – Надеюсь, что никто и никогда не узнает то, что только что узнал ты… Вы превратили вашу учительницу в инвалида, в психически больного человека… Потому что вы сами уроды…

– Н-н-неужели это Ирина Валентиновна?

– Как видишь…

– А кого же тогда похоронили?

– Марту, кого же еще…

– И это действительно мой Рони?

– Да…

– Он меня не загрызет?

– Иди, тебя внизу ждет твой отец…

* * *

Он ушел, а она вернулась в спальню, где находилась все то время, и уложила в постель Ирину.

Она нашла ее в том самом сарае, который приняла сначала за коптильню. Когда Логинов сказал, где живет Берковская Надежда Николаевна, она поняла, что это и есть баба Надя… Просто когда Плотников говорил о ней и произнес «баба Надя», ей показалось, что Настя…

Все ее видения, как фрагменты сложной мозаики, обрели каждый свое место: девушка в синем пальто и белой «таблетке», Берковская с песцом на груди… Именно когтями этой старинной горжетки, пропитанной запахом нафталина, будет царапать тело Германа обезумевшая от нервного потрясения Ирина Литвинова… Рыбья чешуя – это тоже плод ее воспаленного воображения… «Я хотела, чтобы подумали, будто его съели рыбы…»

– Сам выкручивайся, но я не позволю устраивать суд над этой больной женщиной… – сказала Наталия Логинову, после того как они вернулись из Соснового Бора, куда увезли Литвинову, которая не могла уже жить без Берковской и называла ее своей мамой. – А я поеду к Саре… Во-первых, мне надо отдать ей комиссионные… Как-никак, а работу свою я выполнила, поэтому Захарченко, я думаю, ко мне претензий не имеет… Он заплатил за свой покой, и, надо сказать, не слишком щедро…

– Ты мне так и не сказала: когда ты поняла, что Литвинова жива?

– Когда еще раз съездила к Алебастрову и поняла, что четвертый зуб снизу слева – это если смотреть прямо, но фактически зуб-то был на правой стороне…

– И что же? Ты приехала в Сосновый Бор и попросила Литвинову, которую, согласись, теперь просто невозможно узнать, показать тебе пломбу?

– Да нет же… Просто я дала ей несколько яблок… И там был такой характерный прикус… У нее же один зуб рос во втором ряду… – Она улыбнулась: – Логинов, не переживай, я ненадолго…