Осенние любовники
Шрифт:
– У вас есть сын? – Наталия все то время, что находилась в квартире Монахова, пыталась увидеть где-нибудь фотопортрет Германа, но так ничего такого и не заметила.
– Да. Но он шалопай...
– Что это значит?
– А то, что он совершенно от рук отбился... Учится плохо, учителя на него жалуются... Начал курить, распробовал пиво... А один раз я застал его здесь с какой-то девицей... Понимаете, он же не дурак... Он же понимает, что я люблю его и что все, что есть у меня, рано или поздно
– А где он, кстати? – спросила Наталия дрогнувшим голосом.
– Где? Думаю, что остался ночевать у своих друзей... Ему утром звонили Жорж и Лари... Что вы так удивляетесь? Жора и Валера, если вас так больше устроит... Но им больше нравится, когда их зовут Жорж и Лари... Это самые близкие друзья моего сына и, кроме того, являются сыновьями моих друзей, Зименкова и Котельникова... Мне бы хотелось, чтобы они так и дружили дальше... Тоже шалопаи, как и Гера, но способные и учатся куда лучше его... Я вас не утомил своими разговорами о сыне?
– Нет-нет, что вы... А вы не могли бы показать мне его фотографию?
– Могу, конечно... – Он тяжело встал и пошел вразвалочку в другую комнату, как раз ту, где спала Сара. Вернулся через минуту. – Представляете, спит как сурок... Она такая милая, эта Сара... А вот и мой Герман... – И он протянул Наталии фотоснимок.
«Это он. Какой ужас...»
– Красивый мальчик, верно?
– Давайте еще выпьем... – Наталия налила в бокал Монахову остатки коньяка. – До утра еще все равно далеко...
Она посмотрела, как он выпил, и почувствовала себя страшно виноватой. Ну вот она добилась чего хотела... А что дальше?
То, что они были как-то близки с Литвиновой, еще не доказывает связь их романа с ее самоубийством... Ей бы радоваться, что она, предположим, выходит замуж за Монахова или, во всяком случае, что сумела его в себя влюбить... Разве что она утопилась с горя, когда узнала, что Самсонов, которого она боготворила, бросил ее, наплевав на ее чувства и уехав в Москву?.. Это мало походило на правду.
Решив, что отступать поздно и что теперь, когда она выяснила, что Герман, который был у нее вчера утром и которого она видела в морге, является (вернее, являлся) сыном Монахова, ей не оставалось ничего другого, как задать ему остальные, не менее важные, на ее взгляд, вопросы:
– Скажите, Константин Андреевич, Герман не говорил вам, куда и с кем он сегодня пойдет или поедет... У него была машина?
– Нет, я ему не разрешал ездить на машине... Пускай сначала поучится, сдаст на права, а там посмотрим...
– Ему вчера никто не звонил?
– Звонили Лари и Жорж...
– И все?
– Не знаю... Меня днем-то дома не было...
– А когда вы
– Часов в девять или в половине девятого... А почему вы меня об этом спрашиваете?
– Вам лучше еще выпить, Константин Андреевич... Мне нужно вам сказать что-то очень важное... И я не знаю, как подготовить вас к этому страшному известию...
Монахов вытаращил глаза и побледнел.
– Это связано с Германом?
– Да... С ним случилось несчастье...
– Они убили его, да? Эти скоты убили его? – Он поднялся, и Наталия увидела, как сжались его кулаки.
– Он погиб... – выдохнула она и опустила голову. Ей казалось, что она сделала все правильно: утром ему бы все равно позвонили и сообщили...
– Что с ним сделали? – услышала она словно издалека его голос. Он стал выше и тоньше.
– Я видела его в морге... Знаете, его как будто загрызла собака...
– Собака? Да вы что, с ума сошли?! Какая еще собака?
– Большая и черная, – неожиданно для себя сказала она. – Пока никто ничего не знает...
– Значит, вы пришли ко мне не случайно? И Сара все знала?
– Не сердитесь на нее... Она сильно переживает... Мы не знали, как вам это сообщить... Кроме того, мне важно было посмотреть на его фотографию, чтобы удостовериться в том, что я видела именно его... Вот потому-то я и спросила, не звонил ли кто ему утром или в обед... Понимаете, его нашли на кладбище, а это означает, что кто-то его туда вызвал... телефонным звонком или запиской...
– Записка? Да, была... Тридцать первого... Я сам достал ее из почтового ящика. Обычный белый листок, сложенный вчетверо, а на нем синими чернилами написано «Герману». Я прочитал, конечно...
– Ну и что там было?
– Там было написано: «1 ноября в 3 часа в «Арлекино». А.». Я так понял, что ему какая-нибудь девица назначила свидание. Я еще спросила его, кто такая эта А., и он ответил, что это какая-то Настя...
– Настя, Анастасия... Вполне может быть...
Монахов встал.
– Я пьян, я едва стою на ногах... А может, мне все это приснилось? Скажите, я сплю? Где мой сын?
– Мне очень жаль... – Наталия тоже поднялась, подошла к нему и взяла его за руку. – По-дурацки все получилось... Вы извините меня, Бога ради, что я немного использовала вас... Расспрашивала о Литвиновой...
– Что? – Он посмотрел на нее, как на привидение, но потом, очевидно, вспомнив что-то, закачал головой: – Да-да, Ира Литвинова... В вас говорило не просто любопытство... Вы самая настоящая садистка... Сначала вы говорили мне об Ирочке, чтобы помучить меня, а потом захотели посмотреть, как я буду реагировать на смерть сына? Да кто вы такая, чтобы ставить надо мной такие эксперименты?