Осенним днем в парке
Шрифт:
В декабре день короткий. Еще только шестой час, впереди длинный вечер, потом еще более длинная ночь. Как скучно! Я опять смотрю на стены, на кровати, на спинки стульев, где висят кофточки. У меня и учительницы — темно-зеленые, у Марины Алексеевны — серая, а у Ларисы — розовая, пушистая, с начесом.
Лариса озабоченно смотрит в зеркало на свои брови, а примостившаяся около нее худенькая, совсем еще юная Галка, пришедшая с визитом из другого номера, говорит очень серьезно:
— Я намерена еще укоротить свои юбки. Я тебя, Лариса, совершенно
— Я против крайностей, — чуть свысока отзывается Лариса. И смотрит на нас, ища поддержки.
Зеленая кофточка, учительница, молчит, а серая, финансовый работник, говорит твердо:
— Нынешние фасоны выше колен мне определенно не нравятся…
И я соглашаюсь.
— Юбки еще куда ни шло. А платья… как будто сняли с младшей сестры и надели на старшую…
Галка захлебывается от возмущения:
— Это же создает прекрасный силуэт… — Она отворачивается к Ларисе: — Ну, Лариса, пойдем пройдемся, а вдруг…
— Никого мы не встретим…
Лариса сегодня плохо настроена. С утра она уходила, потом вернулась мрачная, вызвала по телефону Ленинград и пожаловалась своему начальнику, что какой-то Петрищев уехал в Москву в министерство, а без него никто ничего по их вопросу решить не может. Возвращаться домой несолоно хлебавши или ждать Петрищева? «Ждать? Ой, я домой хочу! Ну, тогда шлите деньги, я без копейки…» А мне Лариса призналась, что присмотрела себе шерсть на платье.
— Такая неудачная поездка! — пожаловалась она. — Понадеялись на мое умение, а тут народ тертый…
Половину дня она пролежала на кровати, читала, вздыхала, отказывалась идти обедать и, только получив внизу в почтовом отделении телеграфный денежный перевод, немного воспрянула духом, сбегала в блинную поесть и даже пригласила к себе Галку.
И теперь Галка канючит:
— Ты эгоистка, как все замужние. Вы не сочувствуете…
— Не надо было ссориться…
— А что, с самого начала признать, что со мной можно не считаться? Так, что ли? Спасибо…
— Но раз ты влюблена…
— В том-то и дело, что я к нему больше ничего на чувствую…
— Тогда и печалиться не о чем. Брось!..
— Я же его три года ждала. «Брось!» Такими мальчиками не бросаются. Конечно, умная женщина ссориться бы не стала, — печалится Галка.
— То-то и оно, птенчик ты еще!..
Мы невольно прислушиваемся. Галка спрашивает скороговоркой, с завистью. Глаза ее, как у куклы, смотрят на Ларису не мигая:
— Но ты, Лариса, ты, конечно, счастлива? Ты мужа безумно любишь, да?
— У меня другой подход, — лениво говорит Лариса, адресуясь скорее к нам, чем к Галке. Ей как-то неловко держаться с ней наравне. — Я материалистка. Жизнь свою я устроила неплохо, у нас квартира…
— А вдруг он обиделся и порвал со мной навсегда? — почти плачет Галка.
Лариса хохочет. Галка смахивает крошечные, как бисеринки, слезинки и тоже начинает смеяться — над собой. Они объясняют нам наконец, что случилось. Галка три года переписывалась с «мальчиком», который был в армии. Приехала сюда в командировку и вдруг — вы только представьте себе! — встретила на главной улице своего Сашу. Он демобилизовался
А тут еще беспощадная Лариса:
— Будь у него характер, он бы просто сюда пришел…
— Да, да, — покорно соглашается Галка. — Я не должна за ним бегать, у меня должно быть самолюбие…
— Парень, может, стесняется, отвык от гражданки, а его обухом по голове, — вмешивается Марина Алексеевна.
Галка и с ней солидарна:
— Верно, верно, надо быть чуткой!
Тогда они спрашивают у меня:
— А как вы думаете?
Я отвечаю, замечая, как иронически усмехается учительница, слушая мои слова:
— Главное — это искренность… Надо поступать как чувствуешь…
Лариса все-таки уступает. Сбрасывает халатик, натягивает чулки на свои шоколадные ноги, надевает сапоги.
— Глупенькие еще, ветреные, — вслед им говорит Марина Алексеевна. — Ну что они знают о жизни… — И достает из шкафа чайник, собираясь идти за кипятком.
В каждом номере есть такой блестящий металлический чайник и маленький фаянсовый, кипяток можно взять в титане, пачку чая для заварки мы купили еще вчера. У учительницы есть конфеты.
Сколько лет Марине Алексеевне, с первого взгляда не определишь. Может, мало, да жизнь укатала, может, и много… Она очень деятельна, энергична, оживленна, ни на что не жалуется. По утрам за ней заходит их главный инженер, степенный, аккуратный человек, и они отправляются на предприятие, куда приехали, — кажется, это стройка. Приходит она в сумерки, немножко отдыхает, как сегодня, и снова уходит. Жизнь в гостинице ей нравится, похоже, что она стряхнула с себя домашние, будничные заботы, и это ее веселит и молодит. Мне она дала вчера поручение: если позвонит с периферии бухгалтер Дуся, наказать строго-настрого скорее везти отчетность, сказать: «Это же, Дуся, в ваших интересах, мы поможем вам разобраться. Не приедете — пеняйте на себя…» Дело в том, что Дуся недавно вышла замуж и молодой муж никак не разрешает ей ехать. «Комедия!» — решительно осудила его Марина Алексеевна.
Она приносит кипяток, заваривает чай и деловито поглядывает на часы:
— Ужинать я буду сегодня в ресторане, вот как… Договорились с главным инженером… такой культурный человек, у него многому можно поучиться! Какое отношение к людям!..
Мы пьем чай с конфетами. И опять обсуждаем Ларису с Галкой.
— Ну, та хоть постарше, посолиднее, а эту пичужку, ну что ее посылать в командировку, что она понимает! — недовольна Марина Алексеевна.
Учительница не соглашается:
— Даже мои старшеклассники — это уже вполне взрослые, мыслящие люди…