Осенний август
Шрифт:
– Для этого и не нужны причины, – сурово ответил Матвей, когда Полина, отбросив свою вечную шумную и пробивную силу, осторожно спросила его об этом. – Он сломался. А сломанным людям только дай повод.
– Но ведь не просто так он сломался.
– Мы все разные. Едва ли мы можем понять друг друга. Что с одного скатится, как вода, подкосит другого. Наитие, случайность, если хочешь. А точнее я и сказать не могу. Не знаю.
– Но ты не озлобился и не стал клясть весь мир в своих проблемах…
– Люди очень часто, имея все, беспрестанно плачутся о своей горькой судьбе… Я думаю, что сила как раз в том, чтобы, эту горькую судьбу
Матвей отвлекся от своих обличений и посмотрел на Полину. Странно тихую и задумчивую сейчас, без своего апломба и извечной бравады. Какой разной она была… Его Поля. Живой человек, во взгляде другого превращающийся в произведение искусства. Он протянул ладонь и коснулся ее лица. Полинина кожа покладисто ложилась под его пальцы неосязаемым потоком. Она не отстранилась, хоть и била его криками о женской свободе и предназначении. Красота… что она делает с нами. Но Полина была не только голой красотой. Она манила вглубь.
– Мы не понимаем в детстве, что можно вести и другую жизнь. Что все остальные живут иначе в собственном внутреннем аду. Может, в этом счастье неведения. Теперь я не понимаю, как жил раньше. Это безделье, это беззаконие. Я не успокоюсь, пока сам перед собой не буду честен, верно ли я все сделал.
– Я чувствую то же самое.
Веру, которой Поля передала этот короткий разговор, уязвило, что Матвей поделился не с ней. Но по обыкновению она не показала вида. Она смирилась и даже была рада, что Полине достался хороший кавалер, но не перестала претендовать на роль близкого человека, посланца обоих. Ее не интересовали статусы и приближенность к телу, но невозможность духовного родства глубоко ранили. Впервые она подумала, что дружба не гарантирует той степени близости, которая может быть в браке. И эта идея не понравилась ей своей тривиальностью.
22
Полина и Матвей стояли на мосту. Полина задумчиво глядела в Неву, в ее суть.
Матвей, никогда не будучи застенчивым – даже напротив – наблюдал за ней. Широко расставленные глаза, их проницательно – озорное выражение, отливающее достоинством и выдержкой. Девушка, лишенная нелюбви к себе, остроумная, уверенная в своих силах и месте, самодостаточная и свободная. Легкая небрежность не портила ее – ей некогда было размениваться по пустякам.
– Я хочу на тебе жениться.
Полина перевела на него веселые и все равно наполненные каким-то смыслом улыбки глаза. Странно, до него Полина никогда не снисходила, как до Веры, периодически чувствующей, что ее одаривают незаслуженным вниманием.
– Матвей, ты мне нравишься, и даже очень. Но брак… это нечто иное. Люди, бросаясь в него, не имеют ни опыта, ни выдержки, чтобы потом чувствовать себя загнанными и донельзя одинокими. Брак – величайшая ловушка.
– Я тебе говорю о том, что люблю тебя, а ты мне про какую-то выдержку. Что всегда поражало меня в вас с Верой – вы любите говорить о том, чего не знаете наверняка, просто с чужих слов. И умудряетесь при этом выглядеть мудрецами.
– Разве не все так называемые философы поступают так же? Очередной спор о том, что важнее – голова или опыт.
– И что же?
– Не повредит ни то, ни другое. Понимаешь, человек настолько сложен, что невозможно расписать, разделить его на
– Ты упражняешься в философии, пока…
– Пока ты страдаешь? – с неподражаемой, одной ей свойственной мягкой поддевкой, на которую сложно было обидеться, подытожила Поля. – Не надо. У меня тоже есть сердце.
– Никто и не думает иначе, – сказал Матвей несмотря на то, что все кипело у него внутри.
– Все поначалу оскорбляются на здравомыслие, когда речь заходит о романах и браке. Тут уж не знаешь, что хуже – прослыть идиоткой, в тряпье убежавшей за любимым или охотницей за состоянием… Вечно мы должны перед кем-то оправдываться. Но потом из-за такой щепетильности рушатся жизни. Я прагматик и отвечаю тебе, что подумаю.
Матвей опешил от ее немногословной опутывающей силы. Ему вдруг стало уютно. С ней так было всегда – она первая бросалась все улаживать. Он чувствовал себя спокойно благодаря этому. Полина порой отталкивала его своей скоростью на расправу и непримиримостью, часто напускной. Но другие ее грани – искренне желание вытянуть людей из нищеты и прозябания несмотря на кажущееся безразличие, благодарное сердце и в особенности теплый женственный смех… Злая, не желая никому зла. За это он прощал ей периоды раздражения и апатии. Наверное, никогда прежде в своей довольно насыщенной жизни Матвей не был так очарован женщиной.
С благосклонной и понимающей, но чуть держащей на расстоянии царственной улыбкой, не содержащей высокомерия, как бывало иногда, Поля могла быть совсем разморенной и милой, как сейчас, но при любых обстоятельствах гордой. И до нее хотелось тянуться как до человека, из которого так и брызжет жизнью, да с такой силой, что заражает других этим стремлением жить широко и вдохновленно. Человек, на которого можно было опереться, чтобы почувствовать реальность действительности. Экспрессия и искрометность вкупе с хладнокровностью. Раньше она часто бывала в центре внимания, но потом ей наскучило это питейное разнообразие.
Матвея захватывали ее плавное изящество, легкий ход темно-синих, всегда разных волн Невы. И такой же синий ветер, прохладный даже в теплые дни. И усыпляющая атмосфера весны с ее проснувшимся солнцем и таянием повсюду, врывающимися в окна и побуждающими жить своими свежими волнами воздуха. Изматывающее противостояние ожидания весны и холода, который все не хочет исчезнуть. Обманчивое петербургское солнце, пригревающее, а уже через минуту обдающее презрением. Одевающийся весной город, льющий, бьющий мокрым снегом и шквальным ветром с Невы через минуту после благоденствия тепла.
– Неужели у тебя не было женщин, пока ты не решился на этот разговор?
Матвей засмеялся и уставился на носы ботинок.
– Ведь это не серьезно…
– Мужское видение, – засмеялась Полина, ничуть не расстроившись, что приятно огорошило Матвея. Может, раньше она и обиделась бы на такое, но отлично выдрессировала себя.
Матвея привлекало, что Поля, успешно конкурируя с мужчинами, не стала мужеподобной, не отреклась от любви к платьям и прическам. Она делала, что хотела, и слала всех к черту. Она гордилась своей выигрышной наружностью, с удовольствием исследовала себя в зеркалах. И даже ее лозунги и крепкое словцо временами были какими-то изящными. Но и своей женской стороной она не кичилась. Она просто хотела быть человеком.