ОСЕННИЙ ЛИС
Шрифт:
По длинным лентам ста дорог,
Не заезжая в города,
Фургончик старый долгий срок
Спешит неведомо куда.
Из леса в лес, из дола в дол
Невозмутимо, как всегда
Влечет повозку старый вол,
Минуя мили и года.
Возница не грустит ничуть,
Хотя в заплатах старый плащ.
Без остановок держит путь
Повозка вдоль зеленых чащ.
Бродячий цирк иль балаган -
Актеров странствующий дом?
Отбившийся фургон цыган?
Или торговец едет в нем?
"Ответь
Что ждет тебя в конце пути?
Зачем ты тратишь столько сил
И что стремишься ты найти?"
"Не так все просто, – он сказал, -
Сто раз от деда и отца
Простую правду я слыхал:
Дороге этой нет конца.
Из мира в мир, сквозь ночь и день,
Взбираясь вверх, сбегая вниз,
Ведет она, пронзая тень,
Туда, где светел мир и чист.
И только кто не стар душой,
Желая, чтоб сбылись мечты,
Забыв покой, уйдет со мной.
Теперь решай, идешь ли ты."
Я не сказал ни «да», ни «нет»,
Лишь изумленно промолчал.
Повозки той растаял след,
Но голос еще много лет
«Идешь ли ты? Идешь, иль нет?»-
В ушах моих звучал…
– Вот уж уважил, так уважил, – помолчав, сказал горбун. – Спасибо. Как есть – про нас песня. По больному месту, да каленым швом. По открытой ране, да сырой землей. Чья хоть песня-то?
– Моя, – ответил Вайда, зачехлил свой инструмент и завалился спать.
* * *
Это была деревня. Пустая и отчасти погорелая. Отчасти, ибо все дома остались целы, и только деревянную церковь турки пожгли. Насколько знал Жуга (и Вайда не замедлил это подтвердить), османы редко уничтожали христианские храмы, предпочитая скопом обращать всех поселян в свою веру, а церковь переделывать в мечеть. Делалось это довольно быстро. Однако здесь все было иначе.
– Это Микеш, – ответил хмуро бард, когда горбун спросил его об этом. – Здешний священник не пожелал отсюда уходить. Турки сожгли его. Вместе с храмом.
Горбун кивнул, раскуривая трубку.
– Вот так всегда, – задумчиво сказал он. – Все, что было – не было и нету… Все, как у людей. Новая весна, и что? Толще видим, жарче жрем, круче гадим, глубже мрем… с каждым страхом, с каждой весной. Земля смердит до самых звезд. Только и осталось – подвязать штаны продолговатым ремешком и ступать вперед, надеясь, что была и у тебя когда-то жизнь как сметана, жизнь как перина…
В молчании они проехали безлюдной улицей, пару раз останавливаясь с намереньем заночевать в каком-нибудь доме, но всякий раз двигались дальше: приземистые хаты, некогда уютные и светлые, стояли ныне, выбранные дочиста, с полуразобранными крышами и напрочь выбитыми окнами, полные мусора и нечистот. В итоге странники оставили деревню в стороне и добрались до берега реки, где и стали на ночлег.
Вечерело. С юга потянуло ветерком. Нагревшаяся за день земля исходила медленным теплом. Май, знаменитый злыми утренниками, выдался нынче удивительно щедрым на теплые вечера. Бурливая в верховьях Яломица разливалась здесь широким тихим омутом. Обрывистый и низкий, поросший густым кустарником берег был пологим и неожиданно сухим. Травник уселся, свесив ноги, и некоторое время молча глядел на бегущую воду, на лес и темные вершины недалеких гор.
За спиной послышались шаги.
– Жуга…
Он медленно обернулся и посмотрел на Линору. ее хрупкая фигурка возникла на берегу совершенно неожиданно – белое платье на фоне кустов. Шагнула вперед.
– Можно… я тут тоже посижу?
Травник неопределенно пожал плечами, мол, садись. Покосился на свой браслет. Ничего не происходило – камень был темен и чист. Девушка меж тем подошла, легко и неслышно ступая, и подобравши юбки, села рядом. Вздохнула.
– Тихо как… – Повернулась к травнику. – Зачем ты сюда ушел?
– Так… Захотелось вдруг.
Сам не понимая, почему, он сказал ей правду. Он и впрямь хотел побыть один. Говорить вот не хотелось. Думать не хотелось. Оборачиваться тоже не хотелось, тем более, что травник и так буквально чувствовал затылком ее пристальный взгляд.
– Кто ты? – вдруг спросила она. – С тех пор, как я поняла, что могу видеть в людях, мне никогда не было так… так…
Жуга повернул голову.
– Как?
– Страшно! – Линора скомкала подол. – Тебя как будто нет… Ты понимаешь? Вовсе – нет. У меня было такое чувство… будто ты уже умер.
Тот вздрогнул. Повернулся к ней.
– Что ты сказала?
– Я сказала, – терпеливо повторила та, – что у меня было такое чувство, будто ты уже умер. Я ничего не смогла узнать. Там словно бы стена и пустота. И будто что-то есть еще… но только я не понимаю, что.
– Вот как? – пробормотал Жуга и усмехнулся. Взъерошил рукой непослушные рыжие волосы. – Интересно… Ты для этого попросила меня поехать с вами?
– Нет. Я просто знала, что так будет. Но это ведь сбылось?
– Ну… Да.
– Я не могу угадать твое имя… Чему ты смеешься?
– Забавно. Впервые кто-то пробует его угадать.
– Расскажи мне о себе.
Жуга вдруг снова сделался серьезен. Нахохлился, подбирая ноги под себя. Помолчал.
– Я горец. Волох. Травник. Люди зовут меня Лисом. Справедливо, нет – не знаю. С гор я ушел – там мои друзья обернулись врагами. Что еще?
– Вчера ты называл себя – Жуга.
– Ну, называл. Так меня дразнили в детстве, – не» жиданно для самого себя с неловкостью признался он. – За волосы. Огнем, мол, жженый…