Осенний мост
Шрифт:
Какое счастье, что вы очутились там и предотвратили трагедию, — сказала одна из монахинь.
Я искренне этому рад, — отозвался Хиронобу.
Как много произошло за сто дней, — сказала монахиня. — Много радостного и много горестного. Но все это — шаги на пути Будды, не так ли?
Я рад, что она достаточно поправилась, чтобы присутствовать на свадьбе, — сказала другая монахиня. — Кажется, это радует ее.
Интересно, вернется ли к ней когда-нибудь дар речи? — сказала еще одна.
Как это печально, — сказала первая монахиня, — что она утратила его тогда же, когда вы его обрели, госпожа Сидзукэ.
Да, —
Монахиня взяла ящичек, обернутый белой тканью, и передала его Хиронобу.
Пусть госпожа Киёми вечно будет наслаждаться покоем Сострадательного, — сказала она.
Отряд собрался уезжать. Хиронобу помог Сидзукэ взобраться на лошадь, прежде чем самому сесть в седло.
Да будете вы благословлены здоровьем, преуспеянием и всеми сокровищами семейной жизни, мой господин, и вы, моя госпожа, — сказала монахиня. Все монахини поклонились.
Настоятельница встала.
Да будешь ты и все твое потомство навеки проклято красотой и одаренностью.
Преподобная настоятельница!
Мне очень жаль, — сказал Хиронобу Сидзукэ. — Если бы можно было сделать для нее хоть что-нибудь, кроме как заботиться о ней, я бы непременно это сделал.
Ее проклятие… — вымолвила Сидзукэ.
Она сошла с ума, — сказал Хиронобу. — Красота и одаренность — это благословение, а не проклятие.
Сидзукэ промолчала. Она посмотрела на настоятельницу, и их взгляды встретились. Отряд уже тронулся с места, а они все смотрели друг другу в глаза. Хиронобу мог этого не понимать, но настоятельница знала, что Сидзукэ осознает правду, поскольку они обе были отмечены этим проклятием.
Красота и одаренность — воистину проклятие.
Настоятельница больше не знала, то ли она старуха, то ли юная девушка, то ли она грезит, то ли сошал с ума, есть ли между этими понятиями хоть какая-нибудь разница и имеет ли это хоть какое-нибудь значение. Вопросы, не имеющие ответов, поглощали всю ее энергию, денно и нощно. Она никогда более не произнесла ни единого слова.
Следующей весной она умерла во сне. Преподобной настоятельнице Суку, что некогда была красавицей Новаки, дочерью господина Бандана, не исполнилось и тридцати двух лет.
1882 год, поместье князя Гэндзи на реке Тама, рядом с Токио
Ожидая, пока его примут, Цуда размышлял о тех невероятных переменах, что произошли за столь краткий срок. И сам город был тому первым примером. В дни молодости Цуды это был Эдо, столица сёгуна, чей клан, Токугава, правил Японией на протяжении двух с половиной веков. Теперь же не только времена власти Токугава ушли в прошлое, вместе с самим институтом сёгуната, но и на смену Эдо пришел Токио. Это было нечто большее, чем просто смена имени. Токио был новой столицей императорского семейства, до этого тысячу лет проживавшего в Киото. Император Мицухито стал первым, кто сделал центром своего правления Токио, и первым императором за последние шестьсот лет, который реально принялся править.
Жизнь самого Цуды тоже была превосходным примером перемен на более низком уровне. Он родился в крестьянском семействе, в удаленном княжестве Акаока. Его талант к строительству зданий привлек к нему внимание князя Гэндзи, и ему поручили важное задание, строительство христианской церкви. Другой талант Цуды, умение разместить здание в счастливом месте, проистекал
Вошедшая служанка объявила:
Мистер Старк готов вас принять, мистер Цуда.
Макото Старк ждал его в саду, среди причудливо расположенных камней. Цуда полагал, что его примут в более официальной обстановке — как-никак, это их первая встреча. Американцев часто упрекали в том, что они слишком сильно любят неформальную обстановку. Очевидно, это правда. Прогнав с лица выражение недовольства, Цуда поклонился.
Мистер Старк, я счастлив наконец-то встретиться с вами.
Благодарю вас, мистер Цуда.
Макото протянул руку. Поколебавшись долю секунды, Цуда принял ее и энергично потряс.
Ваш отец, мистер Старк-старший, часто говорил о вас. Я почти что чувствую, что знаю вас, хотя и заочно.
Тогда вы находитесь в более выгодном положении, чем я. Чем больше я узнаю о себе, тем меньше знаю.
Макото произнес эти слова так, словно это и вправду доставляло ему беспокойство, а не как обычную условность, позволяющую идти к самопознанию через пустоту. Потому Цуда воздержался от общих слов об освобождающей природе медитативных практик Мусиндо. Ему показалось, что Макото говорит вовсе не об медитации.
В самом деле? — сказал он вместо этого. Это замечание было точно таким же общим местом, пригодным буквально для любой ситуации, и способным — опять же, в зависимости от ситуации, — с равным успехом означать «да», «нет», «может быть», «я согласен», «я не согласен», «я не понимаю, о чем вы говорите», «я вам сочувствую», «продолжайте, пожалуйста», «пожалуйста, перестаньте» и многое другое. Здесь были важны интонации. А потому, поскольку Цуда точно не понял, что Макото имел в виду, он постарался произнести эти слова как можно более нейтральным тоном — то есть, так, чтобы они не означали ничего. Он инстинктивно опасался, что Макото переведет разговор на опасную почву. Он надеялся, что молодой человек не настолько американец, чтобы заводить в лоб специфические беседы. Увы, его надежды тут же разлетелись вдребезги.
Мистер Цуда, хорошо ли вы знали моих родителей?
Мы с мистером Старком совместно ведем дела — в основном в сфере импорта и экспорта, и в банковской сфере, — вот уже на протяжении пятнадцати лет. Все это время мы встречались примерно раз в год, обычно в Гонолулу. Очень удобное место для нас обоих. Но я никогда не имел чести встречаться с миссис Старк.
А до того, как она стала миссис Старк?
Цуда уже начал сожалеть, что вообще встретился с Макото.
В те времена мы с мистером Старком принадлежали к разным социальным слоям, как и с князем Гэндзи. Я никогда не имел случая пообщаться с будущей миссис Старк.