Осенняя рапсодия
Шрифт:
– Насть, ты чего… Ты чего несешь? – испуганным шепотом выдохнула Ира, покосившись с досадой в сторону Олега. – А я тебя, выходит, не любила, что ли?
– Не знаю, мам. Может, и любила. Только любовь твоя была скорее на исполнение долга похожа. Ты же порядочная женщина, ты не могла позволить себе плохо исполнить материнский долг. Поэтому я и росла вся правильная – не капризная, не своевольная, не балованная. Во всем тебя слушалась. Образцово-показательный ребенок. Но я больше так не хочу, мам. Вернее, не могу. Извини.
– Господи, Настя… Ты хоть понимаешь, в чем ты сейчас меня обвинила?
Ира возложила обе ладони на тощую грудь, трагически распахнула на дочь большие глаза. Олег даже испугался – сейчас заплачет. Но, судя по всему, Ира плакать не собиралась. Не походила она на женщину, решающую свои проблемы слезами. Скорее всего, у нее другие методы воздействия на дочь имелись. Что ж, пусть воздействует. В конце концов, надо же что-то делать с возникшей проблемой.
– Я сейчас уйду отсюда, Настя, а ты подумай о том, что ты мне сейчас сказала. Подумай о том, какую боль мне причинила. Невыносимую…
– Мам, прости!
Отчаянного Настиного возгласа Ира уже, по всей видимости, не услышала. Резко развернувшись, выскочила из комнаты в прихожую, будто бегством спасалась. Хотя, наверное, так оно и было на самом деле. Олег тихо усмехнулся про себя – что ж, тоже вариант. Его мама так же вот, бывало, сбегала, чтоб усилить эффект виноватости. А он оставался, страдал раскаянием. Потом чуть в ноги не падал. Вот и Настя рванула было за матерью в прихожую, но он ее остановил, усадил обратно в кресло чуть не силой. Жалко ее стало. Не захотелось кидать девчонку в варево материнских манипуляций, может и неосознанных. А с другой стороны – проблема-то, черт возьми, не решилась!
– Сиди, Настя. Я сам ее провожу, – ласково шепнул он ей на ухо.
Она закивала часто и благодарно. Господи, как же он ее понимал…
В прихожей Ира с остервенением водила расческой по волосам, глядя пустыми глазами в зеркало. Губы ее были строго поджаты, глаза злы и сухи. «Нет, такая не заплачет, – с неприязнью подумал Олег, вежливо ей улыбаясь. – Такая неистовой обидой добьет. Ишь как зыркает недовольно, что Настя в комнате осталась, за ней не бросилась…»
– Надеюсь, Олег, вы не станете потакать Насте в ее… в ее… Даже не знаю, как определить эти ее истерические поползновения…
– Вы имеете в виду желание удочерить Лизу?
– Ну да. Конечно. А вы о чем подумали?
Резко развернувшись от зеркала, Ирина глянула на него исподлобья, потом сунула ноги в туфли, перебросила через плечо сумочку. Так и не дав ему ответить, повернула рычажок замка, рывком распахнула дверь, потом так же рывком ее за собой и захлопнула. Получилось нервно, конечно. Как говорится, ушла, громко хлопнув дверью. Сбежала. Что ж, по правилам такого событийного ряда у Настюши теперь виноватая истерика обязательно должна приключиться.
Она и приключилась. Кто ж сомневался. Вернувшись в комнату, Олег с этой истерикой столкнулся нос к носу. Настя сидела, размазывая слезы по красному от напряжения лицу, икала на трудном вдохе:
– Ма… Ма… Мамочка… Прости… Я не хотела… О господи, что же… будет теперь…
Олег вздохнул устало, присел на мягкий подлокотник кресла, притянул Настину голову к груди:
– Успокойся, Настюш. Ничего не будет. Успокойся.
– Нет, ты не понимаешь! Ты ничего не
Настина голова нервно задергалась в его ладонях, вырвалась на свободу, замоталась на тонкой шейке не чесанными с утра косматыми светло-русыми прядями.
– Я… Я же ее очень люблю, понимаешь? Я ее так люблю… Так…
– Понимаю, Насть.
Он снова притянул ее к себе, стал гладить по волосам, по плечам, тихо бормотать на ухо что-то о любви, о «такой жизни», о кровосмешении любви и неприязни, о том, что «у всех так бывает» и что она, Настя, не первый кусочек в этой родственной мясорубке и не последний… Он так увлекся, что и не заметил, как Настины плечи под его руками перестали дрожать, как она прижалась к нему доверчиво, как перебила тихо:
– Олег… Погоди, Олег… Понимаешь, ее же надо прямо сейчас забрать, потом поздно будет…
– Кого забрать? – недоуменно уставился он на нее, отстранившись.
– Лизу, кого ж еще… Пока документы на опекунство не оформили…
– Господи, Настя! – всплеснул отчаянно, как деревенская баба, руками. – Ну сколько можно-то? Хватит! Надоело уже!
Она моргнула мокрыми ресницами, медленно, как больная птица, потом шмыгнула тихо носом. Было в этом шмыганье что-то выразительное. Обреченное, но непокоренное. Прилив невесть откуда взявшегося раздражения ударил ему в голову, куда-то под затылок, заставил крепко сжать зубы. Он даже испугался, что раздражение выплеснется сейчас наружу, зальет всю комнату, и нечем будет дышать, и придется ссориться, и кричать криком, и бог знает, чем все это может кончиться. Торопливо подскочив с подлокотника, он быстро пошел прочь из комнаты, бросив на ходу:
– Я в душ…
Под прохладными водяными струями огонек вспыхнувшего раздражения послушно и быстро потух, и мысли потекли в прежнем русле. В старательно-спокойном. Хотя и завернули не в ту сторону. Подумалось вдруг со страхом – как Настю маме показывать? Достанет ли Насте терпения на мамин властный характер? Вот Марине, к примеру, этого терпения хватало с лихвой. Нет, она даже не терпела, она сразу сумела принять его маму со всеми ее самолюбивыми потрохами и вселенской уверенностью в том, что ее якобы облагороженный чудным воспитанием сынок может осчастливить любую женщину. В общем, философски к маме отнеслась. А вот Настя… Настя, как выяснилось, оказалась девушкой непредсказуемой. Полюбил одну Настю, теперь другая на свет вылупилась. И надо с этим обстоятельством как-то считаться. Что ж, будем считаться! В конце концов, никто ему не обещал, что в новой любви будет легко…
Черт, как неудобно все-таки жить без халата! Умудрился же он его дома забыть… Так. Стоп. Не стоит раздражаться. Хватит на сегодня. В конце концов, можно и влажным полотенцем для приличия бедра обмотать. Но за халатом надо съездить. Завтра же.
– Настюш, я завтра утром отлучусь ненадолго, пока ты спишь… – произнес он как можно беззаботнее, входя в комнату.
Настя молчала. Лежала поперек кресла, свернувшись маленьким калачиком. Он подошел ближе, склонился. Девушка спала, уютно устроив голову на сгибе локтя, посапывала тихонько. Хороший признак, пусть поспит. Нервное возбуждение пройдет, а с ним, дай бог, и маниакальная забота о Лизиной судьбе. И все у них будет хорошо.