Осенью в нашем квартале

Богуславский Иосиф Борисович

— Знаете, что такое бесконечно малая величина? Петя Таланцев. Ясно?

Они смеялись. А мне не работалось. Наверное, так в жизни человека начинается полоса невезения.

Но однажды дома меня ждало письмо. Начиналось оно так:

«Привет из Джезказгана! Здравствуй, Федор. С приветом и наилучшими пожеланиями твой друг Петя. В первых строках своего письмеца сообщу о своей жизни…»

И дальше Петя сообщал, что жизнь в общем у него идет ничего, неплохо. Приняли его хорошо. Учится на электрослесаря. Друг его Вася уже кончает и уйдет, наверное, в армию. Потому что года подошли.

И что он ему здорово помог. Около станции Кизил-Жара какой-то «казачонок» схватил с полки его чемодан и прыгнул на ходу. А он не стал за ним прыгать. Но в общем это не очень страшно, потому что в училище все равно кормят и форму уже выдали. И еще он написал, что в Джезказгане большой зеленый парк и сопки и что вечерами они кажутся синими, особенно когда дуют ветры. А про Военно-Грузинскую дорогу он помнит. И что Вася к этому относится одобрительно: об этом можно подумать, чтоб для всех был этот туризм…

Потом он попрощался, еще раз написал «привет» и еще раз — «твой друг Петя». Я вспоминаю, как он сидел у окна в поезде, молчаливый и притихший, и произносил только односложные слова. Значит, парню в самом деле неплохо, раз так расписался.

…Я иду по вечернему городу. Светит много огней. Я тороплюсь на почту. Надо телеграфом переправить ему немного денег. Чудно. Мне кажется ужасным, что я до сих пор не был в таком милом чудесном городе — Джезказгане. Какой же я, к черту, путешественник!

САПОГОВАЛЯЛЬНАЯ УЛИЦА

Снег всегда белый. И дымки из труб, если дома маленькие и на окраине. А если очень темно, как сейчас, тогда снег синий. Но об этом я думаю просто так. Чтобы отвлечься и не думать совсем о другом. Например, что уже ночь и по улице я иду один. От этого как-то не по себе. Я даже ругаю себя. Выглядит это примерно так:

— Первый раз в этом городе?

— Первый.

— Но ведь уже не маленький.

— Не маленький.

— Так с тобой всегда?

— Не знаю.

— Или только в командировке?

— Я же говорю, что не знаю.

Может быть, это и шутка. Но страх все равно расползается во мне медленными холодными кругами. Если б можно было собрать его в ладонь и выбросить, как снежный ком. Черта!

Мне сказали, что вчера здесь кого-то убили. И что вообще Сапоговаляльная — не улица, а сплошной разбой. Но я не передумал, я иду. Потому что в клубе показывают «Доктора Калюжного». Я давно охочусь за ним. Я вообще люблю старые фильмы. Они без фокусов и какие-то прозрачные.

Клуб оказался маленьким. Теремок с одним окном. Свет в окне желтый в переплетах, как цветок с лепестками. Фойе украшают садовая скамья (наверно, ее перенесли из скверика, усыпанного снегом), красный холст и кусок ватмана. Холст и ватман для наглядной агитации. Сапоговаляльная артель (ей принадлежит клуб) берет обязательство выпустить сверх плана двести пар обуви. И еще — борется за коммунистический труд. Об этом — на холсте. А ватман… Тот напоминает о менее приятном: «Пьянство есть дверь, открывающая вход запрещенным вещам». Недвусмысленно и мудро. Без подписи.

Я покупаю билет. В зал не пускают. Потому что до сеанса остается

пятнадцать минут. Зрителей мало. Какие-то три подростка заняли скамью. Сидят они смирно, о чем-то говорят между собой, усмехаются. А потам вошли две девочки, школьницы. Очень разные. Одна высокая и прямая, в пальтишке, чуть прикрывающем колени. Вокруг шеи воротничок из белого пуха: дунь — разлетится, останется один стебелек. Не девочка — одуванчик. У другой — красные щеки и красная шапочка. Тоже из пуха. Лицо — помидор, как будто только что с грядки. Они купили билеты и сели рядом с парнями, потому что больше сесть некуда. И сразу парней словно подменили. Они заговорили громко и грубо. Нарочно. Чтоб поддеть девчонок. Школьницы делают вид, что ничего не слышат, морщатся и жмутся друг к дружке.

Я понимаю, что надо как-то помочь девчонкам. Ну хотя бы подойти и сделать парням замечание. Но меня что-то сдерживает. И я делаю вид, что ничего не слышу.

На самом деле я слышу все, потому что фойе маленькое, с наперсток. Больше всех старается тот, что сидит в середине: рослый, в тонких подогнанных сапогах и кепчонке, облепившей круглую голову. Лоб у него прикрыт челкой, подстриженной наискосок к виску. А двух других не видно. Они ушли куда-то вниз, в свои шубы, торчат одни воротники. Когда они смеются, показываются носы: курносый и длинный.

«Челка» рассказывает, как вчера после работы брат принес две «полбанки» и что ему тоже налили, сколько и всем. Какая-то Тонька толково выписывала фоксы и была до того свойская, что «слышь, не поверишь…»

— А они, Толь, все такие, если выпьют… — поддержал его тонким голоском один из «воротников».

«У, пискун сопливый», — подумал я, делая при этом вид, что любуюсь узорами на застывшем окне.

— Такие, да? Такие? — заприставал к девчонкам парень с челкой. Он толкается плечом, смеется. Его словно подмывает. Лицо у него становится неприятным. Наверно, оттого, что видны редкие зубы.

Школьницы не отвечают. Сидят смирно, как на уроке. Девочка-одуванчик смотрит на меня грустными глазами, и я не знаю, куда себя деть. Сейчас бы уткнуться в стену и рассматривать фотографии знаменитых актеров. Но они есть во всех кинотеатрах мира, а тут — в этом маленьком, на Сапоговаляльной, их нет. В глазах школьницы я читаю укор и готов провалиться сквозь землю. Как нарочно, нет звонка, хотя время давно истекло. Наверно, ждут зрителей…

Черт возьми, мужчина я или нет! Сейчас подойду к этому детине и скажу: «Как тебе не стыдно. Девчонки же…» Но от одного взгляда его у меня сковывает язык и трясет позвоночник. Я начинаю жалеть, что приплелся в клуб. Лежал бы сейчас в гостинице на койке и почитывал бы журнал или газету. А то, что я делаю сейчас, — не кино, а так, гибель нервных клеток. Если б можно было не видеть этих парней и девчонок!..

Но гостиница моментально вылетает из головы; на меня долгим изучающим взглядом смотрит парень с косой челкой.

«Все, приметил», — думаю я и как-то внутренне съеживаюсь. Конечно, такие сами не трогают. Это я знаю с детства. За ними всегда есть кто-нибудь постарше. Из тех, кто приносят «полбанки». Я не могу отвести от него глаз и сделать вид, что мне совершенно безразлично, смотрит он на меня или нет. Мой взгляд представляет гнусную смесь из страха и заискивающей улыбки. «Челка» пренебрежительно хмыкнула.