Ошейник для невесты
Шрифт:
Убедившись, что девушка сбежала, один из них достал мобильный телефон, видимо, чтобы доложить о неудаче. В продолжении последовавшего разговора он сгибался, как молодое деревце под напором бури — видимо, ему здорово досталось от сурового босса.
Теперь уже не торопясь, братки снова спустились в переход и через несколько минут появились на ближней к Лене стороне. Один из них сел в «BMW», а второй открыл своими ключами двухместную «ауди», на которой приехала сбежавшая девушка, и сел на водительское место.
Леня
Сам Леня тоже потерял желтый «порше», но он успел записать номера «ауди» и «BMW», и считал это большой удачей.
— Ты посадил меня в клетку, как будто я дрессированная обезьяна! — кричала девушка истеричным, ненатуральным голосом, — посадил в клетку и приставил своих долбанных мордоворотов!
Грузный, мрачный, тяжеловесный мужчина скрипнул зубами. От ее тонкого, резкого голоса у него заболели виски. Если бы он сказал кому-то из своих старых знакомых, что у него болит голова, они расхохотались бы над этим, как над отличным анекдотом: у Кабана болит голова! Ну и прикол! Да он этой головой кирпичную стенку проломить может!
— Посадил меня в клетку! Может быть, будешь показывать за деньги своим дружкам, этим старым гиенам?
Мужчина сжал зубы, стараясь не сорваться.
— Я человек, человек, а не цепная собачонка! — продолжала девушка накручивать себя, подпуская в голос жалостливую слезу, как профессиональные вагонные нищенки. — Мне нужна свобода! Почему я должна объяснять тебе такие элементарные вещи?
А почему он не может объяснить ей самые элементарные вещи? Почему она никогда не слушает его, а только кричит, кричит тонким, визгливым, истеричным голосом?
— У тебя все есть, все что ты хочешь, — проговорил мужчина медленно, хрипло, устало, — чего тебе не хватает?
Когда он говорил таким голосом с кем-нибудь из своих пацанов, они бледнели, как впечатлительные школьницы: все знали, что Кабан говорит так, когда он в гневе, а в гневе он был страшен.
Пацаны бледнели, а ей, этой девчонке, было наплевать на его голос, наплевать на его гнев. Она вытворяла все что хочет и отлично знала, что все сойдет ей с рук.
И ей действительно все сходило.
— Я тысячу раз говорила, чего мне не хватает, — ответила она неожиданно спокойно, —
— Ниточка, ты же понимаешь — я за тебя боюсь! У меня много врагов, они могут похитить тебя, причинить тебе боль…
— Ты сам постоянно причиняешь мне боль! — взвизгнула она, снова заводя истерику. — И не называй меня этим дурацким именем!
Она требовала, чтобы он называл ее Анитой, а ему не нравилось это дурацкое кукольное имя, подходящее для героини мексиканского сериала, он сокращал его на собственный манер, и это злило, злило ее, как все, что он делал.., только деньги она брала у него охотно.
— Я хочу свободы! — снова завела она старую пластинку. — Хочу встречаться со своими друзьями, а не с теми подонками, которых ты нанимаешь за свои грязные деньги!
Зря она это сказала.
Мужчина побагровел, с размаху ударил кулаком по столу, едва не проломив столешницу:
— Теперь мои деньги — грязные? А когда ты покупаешь на них шубы и машины — они не грязные? Когда покупаешь модные тряпки и дорогие побрякушки — они тебя устраивают? Когда ты ездишь на эти деньги на Багамы, Сейшелы, в Лас-Вегас — они тебе нравятся?
— Не все можно купить за деньги! — патетически воскликнула Анита, как героиня мексиканского сериала.
— Да? — насмешливо проговорил Кабан. — Ты так считаешь? Я тебе это напомню, когда ты будешь просить какую-нибудь новую игрушку!
— Мне ничего не нужно! — снова заныла она. — Ничего, кроме свободы! Я хочу жить по-своему!
— Мозгов у тебя пока мало, чтобы жить по-своему! — проговорил Кабан, взяв себя в руки, справившись с неожиданным приступом ярости, багровой пеленой застилавшей глаза.
— Что я, по-твоему, дура?
— А кто же ты? — он криво усмехнулся. — Вспомни сережки!
Анита опустила глаза, надулась. Ей не нравилось, когда он тыкал ее носом в такие поступки, как тыкают щенка в сделанную им лужу.
— Подумаешь, сережки… — пробубнила она, как обиженный пятилетний ребенок, и вся злость моментально улетучилась из сердца Кабана, уступив место ненужной, непростительной нежности, и Анита тут же это почувствовала, как хитрый зверек, и глаза ее снова загорелись:
— Подумаешь, сережки! Ну захотелось мне их надеть! Большое дело! Тебе жалко, да?
— Мне не жалко, — он снова начал раздражаться, — мне ничего не жалко. Но я же тебе объяснял — их никто не должен был видеть! Никто!
Ты понимаешь? Это очень опасно!
— Ты боишься? — проговорила она удивленно и расхохоталась. — Ты — боишься? Ты же никогда никого не боялся!
— Я не боюсь, — Кабан недовольно поморщился, — кто тебе сказал, что я чего-то боюсь? Просто это действительно опасно! Очень опасно! Из-за твоего минутного каприза могут произойти очень серьезные вещи! Из-за него уже пришлось убить двух людей!